Без прав: картина репрессий в Крыму на примере одного политзаключенного
Я хочу сегодня в очередной раз поделиться фактами нарушений прав человека и репрессий на примерах из своей жизни и личного опыта. Я говорю об универсальных правах, которые должны быть гарантированы людям во всем мире и в Крыму в частности. Это вопрос, который для меня близок и кровоточит. Он связан с моим домом – Крымом, моим народом и моей религией.
В конце календарного года и после огульного приговора по так называемой “второй бахчисарайской группе “Хизб ут-Тахрир” хочу в который раз обратить внимание мира на то, как каток российской исламофобии и геноцида моего народа пришел вновь на крымскую землю в 2014 году и продолжает зверски уничтожать все инакомыслие, не брезгуя методами и человеческими ценностями вот уже более шести лет.
Я решил изложить своеобразную статистику по пройденному: не мысли, слухи или иные общие заявления. Я лишь как невольный участник этого всего хаоса и иллюзий констатирую факт нашего крымского бытия.
Из года в год мы по разным поводам и без поводов видим множество докладов, мероприятий и статистических отчетов об ужасающих реалиях в сфере прав человека, но дикая реальность, а именно нарушение и пресечение элементарных прав на жизнь, здоровье, свободу мнения, вероисповедания, геноцид целых этносов, тотальное подавление целых конфессий, не меняется десятилетиями.
Много слышал, как те или иные представители страны-агрессора – России в ответ на все отчеты и доклады, резолюции и ноты протеста нагло врут, оправдывая свои преступления и доказывая недоказуемое. Тех, кто на разных международных площадках заявляет про нарушения прав в Крыму, представители РФ обвиняют в обмане: мол, “приезжайте в Крым и убедитесь лично”. Но тех, кто, находясь в Крыму, пытается осветить неприятную для оккупанта правду, режим сажает в тюрьмы, депортирует и пресекает. Именно поэтому я приведу примеры, связанные лично со мной, моей семьей, моим крымскотатарским народом и родной землей, чтобы ни у кого не вызывать мысли, что говорю общими словами о том, чего не знаю и не видел.
1. После всем известных событий весны 2014 года практически сразу в Крыму начались притеснения по национальным, религиозным и политическим мотивам. Масштабные, поголовные обыски, облавы и досмотры (отпечатки пальцев, перепись персональных данных, отбор крови, образцы слюны для ДНК, то есть активная работа по сбору базы данных). Это происходило в мечетях, на рынках, вокзалах и автостанциях, кафе и ресторанах, в местах компактного проживания крымских татар. При этом акцент силовиков был на лицах неславянской внешности и национальности. Я лично четыре-пять раз попадал под такие устрашающие, неприятные и абсолютно непривычные для крымчан мероприятия силовиков в мечетях Крыма и один раз на рынке Симферополя.
2. Нежелание иметь навязанное гражданство страны агрессора привело к тому, что я, моя семья, как и тысячи других крымчан, не могли пойти в больницу, оплатить счета в банке за детский сад, оформиться где-либо на работу, совершать сделки без “паспорта” России, медицинского полиса России, водительского удостоверения России. А также я был вынужден быть без мобильной связи либо переходить на единственную монопольную связь МТС РФ. Если в первое время и разрешали жить крымчанам без российских документов, то впоследствии выбора не было.
3. При аресте, следствии и приговоре мое украинское гражданство квалифицировали как отягчающий признак, в то же время выданный против моей воли “аусвайс” РФ поставили в основу законности правоприменения российского законодательства в отношении меня, как впрочем и остальных узников Кремля.
4. Российские сим-карты продавались скрыто с критичным дефицитом без законных оснований и оформлений в период 2014 года. Ведь, как и многие другие компании, МТС в Крыму официально не работает, но по факту, оформив абонентов как в роуминге МТС, все таки есть. Так и избегают санкций в современном мире.
В общем, моя сим-карта (абонентский номер) была приобретена в 2014 году, когда продавались они в переходах, в панике из-за отсутствия украинской мобильной связи. Этот мой номер, как и я сам, был доступен и публичен, так как я занимаюсь предпринимательской, общественно-политической, журналистской и правозащитной деятельностью. Номер свой я не менял с того времени, но в обвинительном заключении и на суде факт того, что, оказывается, мой номер был зарегистрирован на чужого человека (как и у 90% абонентов в 2014-м) квалифицировали критично с обвинительным уклоном в конспирации.
5. До ареста, посещая судебные заседания, где рассматривались политически мотивированные уголовные дела (Мыкола Семена, Ильми Умеров, “дело 26 февраля”, “Хизб ут-Тахрир” и другие), как журналист и правозащитник, я многократно получал повестки и угрозы от дежуривших на местах (суды, места обыска) сотрудников ФСБ, Центра противодействия экстремизму и полиции РФ. Также сотрудники Дорожно-постовой службы беспричинно останавливали меня и проверяли все возможное и невозможное. Все это с целью угомонить мою активность, остудить желание бороться за свои права и вынудить покинуть Крым. Такие действия совершали в отношении меня более 15 раз.
6. В январе 2017 года на очередной встрече движения “Крымская солидарность” в Судаке я столкнулся с незаконным ограничением свободы передвижения, моей и еще 200 находящихся в зале участников встречи. Силовики в масках, с оружием, собаками и автозаками не только ограничили нас в свободном передвижении и свободе собраний, но и под угрозой задержания, применяя незаконные методы, вынудили писать объяснения (чем, по сути, собрали себе базу для последующих точечных преследований) и прервали мероприятие. Далее они оказывали давление на владельца помещения. Аналогичные незаконные пресечения мирных собраний – встреч “Крымской солидарности” – были ещё как минимум два раза уже после моего ареста.
7. Задержания на временной административной границе Крыма с материковой Украиной являются обыденной практикой погранслужб ФСБ, особенно в отношении активистов “Крымской солидарности”, адвокатов, журналистов и правозащитников. Официальные мотивы никому не сообщаются, но все прекрасно понимают причинно-следственные связи таких превентивных мер давления и запугивания. Лишь огласка каждого такого случая дает возможность сводить до минимума последствия от таких процедур задержания, длящихся по три и более часа на границе, куда нет доступа даже для адвокатов. Я лично сталкивался с задержаниями и вынужденными допросами со стороны ФСБ на границе не менее 10 раз начиная с октября 2017-го.
8. Несмотря на любые несогласия или негодования по отношению к произволу и беззаконию, наша культура, традиции и религия не разрешают поступать нам вероломно. Да, мы не согласны со многим беззаконием, но выражаем это несогласие мирным путем. Но мой огульный арест и обвинение автоматически перечеркнули статус порядочного гражданина. Ибо человек сразу попадает в экстремистские, террористические списки и не может платить налоги, получать помощь, пересекать границы, совершать любые гражданские операции и т.д.
Например, нельзя получить материальную помощь украинского консульства в Ростове, оплата налогов блокируется Росфинмониторингом либо другими ведомствами.
Аналогичный бред и с поддержкой от любых других физических лиц в отношении помощи узникам и их семьям. Любой, кто посещает открытый суд, делает передачи в СИЗО, навещает, даже просто с целью моральной поддержки, попадает под наблюдение и в списки ФСБ РФ как “поддерживающий терроризм/экстремизм/ инакомыслие”.
Так, например, в ночь с 2 на 3 ноября 2020 года на Крымском мосту пресекли поездку родственников на приговор “красногвардейской группы” узников Кремля в Ростове-на-Дону. А в так называемом деле “вторая симферопольская группа “Хизб ут-Тахрир” ребята, которые делали передачи в СИЗО, вот уже второй год под арестом за свою солидарность и поддержку политически преследуемых мусульман Крыма. Даже визиты врача-стоматолога, окулиста либо нотариуса в СИЗО крайне затруднены из-за страха связываться с такой категорией людей. Такова реальность и у всех остальных политических узников Кремля. Это нарушает наши права, которые на бумаге гарантированы каждому человеку, независимо от веры, нации.
9. Проведение обычных традиционных молебнов по погибшим, по арестованным в Крыму запрещены как “поддержка терроризма”. Аналогичные преследования и предостережения крымчанам и мне имели место с 2014 года в связи с молебнами, посвященными траурному дню депортации крымскотатарского народа – 18 мая. В материалах нашего уголовного дела в псевдоэкспертизах аналогично трактуется молебен в мечети Бахчисарая за арестованных политзаключенных Кремля по религиозным, политическим и национальным мотивам (“первая бахчисарайская группа “Хизб-ут-Тахрир”).
10. Форма проведения обысков и других подобных мероприятий по протоколу ФСБ РФ проходит как настоящая контртеррористическая операция, со всей жесткостью и во всеоружии (пожалуй, не видели только танков/БТРов). Такие непривычные Крыму форматы утренних (в шесть часов утра) визитов людей в масках с автоматами, без шевронов, машины без номеров пугают даже взрослых, а что говорить о детях. Около 180 детей крымских политзаключенных на сегодня видели аналогичные дикие картины у себя дома. Четверо моих детей не исключение (старшему было семь лет, младшей – четыре месяца). Эти психологические травмы не проходят бесследно для здоровья и психики. У дочки Джемиле начались проблемы со здоровьем, а сын Юсуф в пять лет начал играть в недетские игры.
11. Ярким примером унижения человеческого достоинства и пытками стала карательная психиатрия в отношении меня – психиатрическая экспертиза в симферопольской психиатрической больнице на протяжении 28 дней. Детали этой пытки и нарушения элементарных прав на человеческое отношение и содержание описаны в моем очередном дневнике, который, надеюсь, выйдет в мир и откроет занавес того, через что прошли сегодняшние узники совести.
12. Политически мотивированное преследование в моей семье не завершилось даже после моего ареста, фабрикации уголовного дела и незаконного приговора. Так, мою семью и меня в период следствия шантажировал следователь ФСБ Грамашов Д.: предлагал получить разрешение на законное краткосрочное свидание в обмен на самооговор, оговор других либо подписание иных нужных ФСБ документов. По факту право на семью и связь с родными нарушено.
Моя мать, выйдя на мирный одиночный пикет в канун приговора по нашему уголовному делу, подверглась административному преследованию и судам за свое мнение и несогласие с ярлыком “террориста-сына”. Законные звонки из СИЗО запрещены, недоступна квалифицированная медицина. И так во всех крымских кейсах данной категории политически мотивированных преследований.
13. Организация этапирования на суды и график судебных заседаний были, мягко говоря, пыточными. График судов – четыре-пять дней в неделю, по 12–14 часов в дороге каждая поездка в суд, из камеры выводили в 7:30, заводили в 20–21. В процессе не давали горячего питания, а рацион, выданный ФСИН РФ, не учитывал требования и особенности питания мусульман, там были свинина в паштете и гречке, а также просроченное с плесенью галетное печенье. По факту такое питание, точнее его отсутствие, – это была вынужденная голодовка.
14. Конвоирование в суды проходило в автозаке без условий: там мы сидели в ожидании очереди въезда в СИЗО под открытым палящим солнцем (температура на улице была 33–37 градусов) три-четыре часа, что сопоставимо с пытками в газовой камере. Жалобы, поданные мной, игнорировались, либо я получал формальные отписки, что нарушения не выявлены.
15. В период пандемии COVID-19 проходили судебные заседания без соблюдения санитарных требований. В связи с состоянием моего здоровья два раза вызывали скорую помощь в зал суда, но и под давлением суда фельдшер не настаивал на прерывании заседания, и суды продолжались, чем моему здоровью наносился непоправимый вред, фактически пытки, когда о защите я не мог и думать. Такие проблемы со здоровьем в суде были и у Салиева, Смаилова, Белялова (фигуранты по данному уголовному делу).
16. При этапировании (фактически депортации в нарушение Четвертой Женевской конвенции) из Крыма в Ростов-на-Дону нас везли автозаком в камере-стакане размером приблизительно 0,6×0,7 м в течение 12 часов. Нас завезли транзитом в СИЗО-1 Краснодара, где меня содержали около двух месяцев в одиночной камере (4 кв. м) с неисправной, вытекающей в камеру канализацией.
17. Еще одно яркое проявление нарушения фундаментальных прав человека Россией – это нарушение права на справедливый, состязательный суд и права на защиту. Право на защиту отсутствует с момента обыска, когда не пускают адвокатов и переводчиков в дом, а в суде и томах уголовного дела нагло врут, заявляя, что адвокат не был заявлен. Так было сказано мне и другим в момент приговора.
Также я многократно был лишен права на подачу в суд заявлений, ходатайств, возражений (в целом более 150 раз за 72 судебных заседания), более 10 раз лишен права на конфиденциальную помощь адвоката, меня неоднократно несправедливо удаляли из зала суда, и я был лишен права дать показания в суде.
Моим адвокатам не давали возможности делать своевременные заявления (более 50 раз), они получали предупреждения суда (более 30 раз). В итоге мой адвокат Лиля Гемеджи, оставшаяся защищать мои интересы после моего удаления из зала суда, получила от судьи Зубаирова Р. А. частное определение на дисциплинарное наказание адвоката. Так я, по сути, лишился защиты адвоката и возможности самому защищаться в суде. В то же время мой адвокат Гемеджи и другие защитники получили сигнал для снижения активности в законной защите доверителей по уголовному делу.
18. В СИЗО-1 Ростова-на-Дону мои жалобы и ходатайства (в том числе на крымскотатарском языке) на мое несправедливое и необоснованное удаления из зала суда блокировались и не отправлялись в суд. А если даже некоторые доходили до суда, то оставались без рассмотрения, то есть суд эти нарушения игнорировал. Все это было указано в моем последнем слове и выступлении во время прений, а также освещено в СМИ.
Куда и как я буду этапирован далее, как жена и дети смогут меня видеть, учитывая, что на фоне стресса у моей дочери развилось заболевание, как будут ездить и, самое главное, на какие средства будут жить (с учетом, что на пенсии отца по инвалидности и зарплате матери теперь вся моя семья) – все это на данный момент остается тяжелыми вопросами и предполагает новые испытания. Иллюзий не питаем, наверняка это будут очередные ссылки на Урал (куда в 1944 послали мой народ) за тысячи километров.
Сервер Мустафаев, правозащитник, координатор “Крымской солидарности“, приговоренный российским судом к 14 годам колонии строго режима за гражданский активизм в оккупированном Крыму. Из СИЗО-3 г. Новочеркасск Российской Федерации
