“Много раз думал, как поведу себя в такой ситуации…”: письмо Наримана Джеляла из заключения

В ночь на 4 сентября российские силовики задержали крымскотатарского политика, политолога и журналиста, заместителя председателя Меджлиса Наримана Джеляла. Оккупационные власти инкриминируют ему и еще нескольким крымским татарам диверсию на газопроводе возле села Перевальное под Симферополем. Сам Джелял считает свой арест местью за участие в саммите “Крымская платформа”, который состоялся в Києве 23 августа. Пока неизвестно, было ли вообще повреждение газопровода, однако задержанным активистам угрожает лишение свободы от 12 до 15 лет

Находясь в заключении в ожидании суда, Нариман Джелял описал все, что с ним происходило после задержания, пытаясь передать чувства и ощущения человека, попавшего в репрессивную машину ФСБ. Этот текст он передал адвокату Николаю Полозову с просьбой опубликовать. Ниже приводим слова Наримана Джеляла.

Сегодня воскресенье (5 сентября 2021 года). После тяжелых, стрессовых суток я в камере симферопольского ИВС. Наконец удалось лечь и вытянуться. Но заснуть не получается, хотя за последние 24 часа удалось подремать несколько раз. То ли свет лампы, то ли громкие разговоры сотрудников ИВС, то ли мысли в голове не дают уснуть.

Но впереди ночь и суд по мере пресечения. Иллюзий нет. Я много раз наблюдал этот процесс извне, теперь переживаю сам. Теория и практика.

Пишу и пытаюсь поесть. Левиза, моя любимая супруга, передала слишком много еды. Я успел поесть в бусике ФСБ перед отправкой в СЕВС. Но я не люблю оставлять еду, поэтому глотаю пельмени по одной штуке. Когда еще доведется поесть домашней или вообще нормальной еды.

Пытаюсь убедить себя, что с семьей будет все хорошо. Мне следователь разрешил сделать звонок жене. Сказал, что со мной все в порядке, люблю ее и верю, что она выдержит. Очень скучаю. Верю, что друзья помогут. Что нужно сделать, передал через адвоката Эмине-ханым.

Все досмотры, опросы и нахождение в камере не особо беспокоят. Я давно ждал такого развития событий. Удивило, что меня взяли за “диверсию”. Я никогда и не думал подобным заниматься. Это не мой метод. Но сложилось как есть. Стараюсь не заморачиваться на этот счет.

Впереди – допросы, суды, камера-одиночка. Очень напоминает мою последнюю комнату в общежитии университета. Хотя та была поприличнее, но я привык к спартанским условиям, поэтому быт меня пока не смущает. Посмотрим, что будет дальше. Но другие это проходили, и я постараюсь.

Эмине-ханым попросил передать, что я в порядке и держусь. Главное – семья, старые родители. Надеюсь увидеть и обнять их еще.

Когда меня уводили, отец спросил: “Тебя посадят?” Я положил руку ему на плечо и сказал, что все будет в порядке. Надежда, что вернусь домой, возникала и угасала за последние сутки несколько раз. Сейчас есть сожаление, что я не обнял родителей. Но в тот момент я не хотел таким прощаньем их сильно тревожить. На все воля Аллаха. Лишь бы они выдержали.

Утро субботы началось с того, что Левиза разбудила меня, сказав, что кто-то стучится. Я уже начинал понимать, что предстоит, но пока еще не хотелось верить. Подбежал к окну и увидел, как мужчина в балаклаве перепрыгивает через забор. Побежал к жене, сказал, чтобы одевалась и разбудила детей. Сам стал одеваться и пытался позвонить Заиру-ага, но сигнала не было. Стали стучать в дверь. Я открыл окно и попросил не врываться и не пугать детей. Услышав утвердительный ответ, открыл дверь.

Во дворе стояло около 13 мужчин. Часть в балаклавах, часть без. Мне показали постановление об обыске по делу о взрыве газопровода в Перевальном. К этому моменту я уже знал о двух обысках и задержаниях. Позже от адвоката узнал о пяти задержанных, включая меня.

Меня сразу попросили выдать личный телефон и ноутбук. Гаджеты супруги и детей не трогали. Я действовал далеко не так, как следовало бы. И только сейчас стал понимать, что интуитивно старался как можно быстрее оградить семью от происходящего. Несмотря на возможный вред себе. Поэтому шел навстречу требованиям лиц, производивших обыск. Меня на тот момент мало заботила моя судьба.

Обыск был поверхностным, чисто формальным и недолгим. Мне сообщили, что придется проследовать с ними. На вопрос “Куда?” прозвучал ответ: “В РОВД”. Первая надежда зажглась. Мы стояли во дворе и ждали транспорт. Протокол обыска мне не показали, не прочитали и подписать не просили.

За воротами возмущался Леммар-ага, требуя дать возможность убедиться, что все в порядке. Эскендер-ага залез на кучу ракушняка и вел съемку на телефон, спрашивал, где его сын Азиз, которого задержали ночью. Позже я видел его в здании ФСБ, но пообщаться не удалось.

По команде мы вышли на улицу, где стоял традиционный транспортер синего цвета без номеров. Меня быстро провели, посадив на заднее сиденье между двух сотрудников. Остальные места заняли другие люди в балаклавах – восемь человек. Мы рванули с места и на большой скорости понеслись в Симферополь.

Когда проехали Москольцо і , не повернув в сторону вокзала, – дорога к РОВД – кольнуло в первый раз. Мы по Киевской доехали до перекрестка с улицей Толстого. На светофоре у троллейбусного парка мне на голову одели мешок и сковали руки наручниками. Мы повернули направо. Эта дорога вела и в РОВД, и в ЦПЭ (Центр противодействия экстремизму. – Ред.), и в ФСБ, подумал я. Но мы помчались дальше. Надежда угасла в первый раз.

Мы ехали около часа, значительную часть пути на большой скорости по трассе. “Может, в Севастополь…” – подумал я, но вскоре перестал воспринимать время и пространство.

Когда мы приехали на место, меня, не снимая мешок и наручники, провели в какое-то здание, в цокольное помещение. Оно было светлым. В комнате находилось минимум четыре человека. Меня посадили на стул спиной вперед. После чего мужчина властным голосом сразу начал обвинять меня в подрыве газопровода. Используя громкие эпитеты, он стал говорить о том, что я подставил молодых ребят. Пользуясь своим авторитетом, подвигнул их на преступление и т. п., после него мягким голосом разговаривал “добрый дядя”. Спрашивал, не жмут ли наручники, рассуждал о ситуации в Крыму.

Его сменял “злой”. Говорил, что ребята все рассказали и он обо всем в курсе, но хочет услышать от меня. Угрожал, что у меня два пути: плохой и очень плохой.

Очевидно, стрессовая ситуация, мои знания о том, что случалось в подобных подвалах, и ряд еще нескольких причин заставили меня говорить. Простой человеческий страх сделал свое дело. Я много раз думал над тем, как поведу себя в подобной ситуации, и знал, что это не самая сильная моя сторона. Рискуя повседневно в публичном пространстве, я хотел быть “стойким героем” и здесь, но…

Была только одна мысль: действительно ли ребята что-то рассказали или меня разводят. Я не боялся навредить себе. Одна часть меня понимала, чем это все закончится. Уж очень часто доводилось это видеть и слышать. Я не хотел навредить ребятам. Стал осторожно говорить, оттягивая как можно дольше.

“Злой” в итоге не выдержал и стал говорить то, что известно. Еще раз напомнил, что все может пойти по-плохому. И я подтвердил его информацию, надеясь, что это не навредит ребятам, но в то же время спасет меня от пыток или иного применения силы.

Скажу лишь, что, когда сидишь закованный с мешком на голове в окружении известно кого, ты каждую секунду ожидаешь удара или чего-то в этом роде.

Более того, мне меньше все хотелось рассказывать на камеру сочиненную каким-то сотрудником историю о моем участии в диверсии. Я выбрал свою историю. Пусть адвокат Эмине Авамилева, когда ее ко мне наконец-то допустили, и сокрушалась, что не следовало этого делать.

Иногда “злой” и “добрый” отлучались, и я слышал разговоры других о том, какие, мягко говоря, нехорошие крымские татары. Думаю, такими разговорами, набитыми известными татароненавистническими цитатами, меня пытались выбить из равновесия. Я молчал.

Мы ждали специалиста-полиграфиста. За это время мне предложили воды и поесть. Есть я отказался, сделав пару глотков воды. Один раз около получаса заставили стоять на ногах, после посадили.

Наконец мы поднялись наверх в какой-то кабинет. С меня сняли мешок и наручники. В кабинете сидели трое: двое здоровенных мужчин в балаклавах и одна девушка, которая представилась психологом. Она попросила повторить то, что я говорил внизу, и спросила, готов ли я пройти тест на полиграфе.

Сидящий ближе ко мне здоровяк напомнил о плохом и очень плохом исходе для меня. Это был “злой”. Я только спросил у него, что с ребятами и какое их состояние. Он сказал, что их не трогали и мы еще с ними увидимся. После он вышел и я его больше не видел. Оставшиеся разговаривали спокойно. Я спросил время. Было 15:30.

Мы начали тест на полиграфе. “Нудное” утомительное занятие. О чем меня и предупреждала психолог-полиграфист. Я очень устал от стресса, голода и постоянного сиденья. Болела голова. Мне дали воды и предложили перекусить шоколадом и хлебцами. Есть я не стал.

Мы закончили, когда уже стемнело. Мешок на голову, наручники одевать не стали, вывели на улицу и посадили в транспорт. Я слушал голоса двоих. Один сказал, что меня везут на Франко к следователю в качестве свидетеля. Даже произнесли, что, когда со мной закончат, они не смогут отвезти меня домой и мне придется добираться самому. Надежда вновь замерцала, хоть я и гнал ее.

В здании ФСБ на Франко мешок сняли и провели к следователю Власову. Он начал допрашивать меня как свидетеля. Мое очередное требование о вызове адвоката было проигнорировано. Через несколько минут меня передали следователю Лаврову. Я повторял уже сказанные ранее слова. После окончания допроса меня не отпустили. Надежда вновь угасла. Я в сопровождении сотрудника в балаклаве ждал то в одном кабинете, то в другом.

Ближе к четырем утра мне устроили очную ставку с одним из ребят. Я успел спросить, в порядке ли он, на что он помотал головой. “Били?” – и в ответ утвердительный кивок. В ходе этого мероприятия я наконец-то услышал, что рассказали ребята. Наши слова во многом совпадали, за исключением нескольких моментов.

В кабинете появился следователь Власов и попросил следовать за ним. Он заявил, что задерживает меня, и спросил не хочу ли я воспользоваться услугами адвоката. Я ответил, что прошу об этом с момента обыска в моем доме. И назвал имя Эмине Авамилевой.

Он созвонился с ней и сказал, что придется подождать около часа. Меня отвели в “стакан”. Там я в последний раз увидел двух из задержанных ребят. Поговорить не удалось.

Там на стульях удалось как-то скрючиться. Рядом я увидел пачку твердых галетных печений и заставил себя сгрызть парочку. Урчанье в животе немного стихло. Мне даже удалось заснуть. Не знаю на сколько.

Меня позвали. Повели к следователю в кабинет, где я обнял Эмине-ханум. После процессуальных действий нам удалось отдельно пообщаться. Я вкратце рассказал ей все, озвучил несколько просьб, попросил передать всем, что со мной все в порядке. Мы обсудили, что делать дальше и чего можно ожидать. Она убедила следователя, что мне нужно поесть, позвонила моей супруге и попросила ее собрать и передать еду и вещи.

Мы убедили следователя, что продолжать следственные действия, а именно допрос меня уже в качестве подозреваемого, не имеет смысла по причине моей усталости и плохого самочувствия. Следователь не стал возражать и отвел Эмине-ханум наружу, вернувшись с пакетами с едой и вещами.

Сопровождавшие меня сотрудники ФСБ дали мне поесть уже в транспорте. После чего мы поехали в ИВС. Часть вещей мне взять не дали. Но разрешили забрать в камеру еду при условии, что я съем ее до обеда. После всех процедур, около 9:20 – 9:30, я оказался в камере.

Наконец удалось умыться и лечь. Но сон, несмотря на усталость, не приходил. Сел писать. Не подробно, но хоть что-то.