Под боком у Донецка: Как живут Авдеевка и Марьинка
Дорога разбита и покрыта льдом, который, как зеркало, блестит на солнце. На полях по обе стороны нее кое-где видны свежие воронки. Это следы от мин, которых не жалеют боевики.
Снаряды летят по позициям украинских военных неподалеку Авдеевки, по жилым кварталам, некоторые падают далеко за городом. Вокруг воронок снег будто присыпанный угольной крошкой или золой – некий градиент. Белые поля, испещренные воронками, деревья на горизонте и тусклое небо создают мрачный и одновременно контрастный вид, будто из какого-то ретро-фото.
Если выйти из машины и присмотреться, контраста становится меньше: снег на самом деле серый – подкрашивает его коксохимический завод. Он делает воздух каким-то густым и придает ему запаха дыма, серы…
“АВДЕЕВКА – ЭТО ГОРОД, КОТОРЫЙ ВЫСТОИТ”
Сейчас об Авдеевке много говорят – таких активных боев, которые шли за город в последние дни января и в первые дни февраля, сами горожане не видели как минимум два года. Таких разрушений, а еще отсутствия тепла, света и воды здесь не было давно.
Если посмотреть на карту, город словно прислонился к Донецку. Из “столицы” самопровозглашенной ДНР по Авдеевке, местной промзоне, удерживаемой украинскими армейцами, и шахте “Бутовка” за неделю ожесточенных боев били из минометов, “градов”, артиллерии. Земля дрожала как от землетрясения. И даже днем где-то в стороне, по позициям ВСУ (Вооруженные силы Украины – ред.) стреляют крупнокалиберным, слышны глухие удары “бух”, “бух”. Мины входят в землю легко, как гвозди в стену глиняной хаты.
Людей на улицах Авдеевки немного. И на эти звуки никто из них не реагирует.
Вот вдоль домов с окраины в центр города идут летние муж с женой. В темных куртках, он – в меховой шапке, она – в серых шарфе и берете. Несут в руках полиэтиленовый пакет, подушку и клетчатую “базарную” сумку, в которой видны вещи. Это все, что уцелело в квартире.
“Там внутри ничего нет: мебели нет, все перегородки снесло, потолок поврежден, стены, все. Словом, ничего у нас не осталось на старости лет”, – говорит полным боли голосом женщина.
“Бомжами остались”, – поддакивает мужчина и дальше отказывается говорить, просит молчать и жену. Женщина извиняющимся тоном еще добавляет: спасло их то, что ночевали у дочери.
Туда несут и все пожитки. Как жить у дочери, не знают: там большая семья, и в квартире тесно.
Из центра на окраину спеша шагает колоритный дедушка в длинном черном пальто, обутый в черные бурки и галоши. Через плечо – складной стул, к нему веревкой прицеплена сумка. Под мышкой – серое теплое одеяло.
Чтобы завязать разговор, хвалю его шапку-ушанку. Верх и уши которой подведены бежево-серым кудрявым мехом.
“Финская”, – гордо говорит мужчина. Одеяло Александр получил в качестве гуманитарной помощи, несет сыну, у которого инвалидность с детства.
“Он ходит, все нормально, просто рука у него”, – дедушка красноречиво поднимает и опускает бессильно правую руку…
Спрашиваю, страшно ли было, когда Авдеевку разносило от обстрелов.
“Страшно, – выдыхает мужчина. – Когда стреляют, конечно, страшно. Когда рядом рвется, тогда тем более страшно. Но пережили. Дай Бог, переживем. Ждем мира”.
Говорит, уже давно не реагируют на отдаленные выстрелы: “Ко всему привыкли, и к этому тоже. Но это плохая привычка. Постоянный стресс, постоянная опасность, борьба за выживание”.
Во время обстрелов мужчина уходит из дома на микрорайон “Химик”. К тому, что возвращаться может быть некуда, относится по-философски.
“Уехать некуда?”, – спрашиваю.
“Есть куда, но у меня здесь четверо детей, пять внуков, пять внучек. Как я один поеду спасать шкуру? А они что? Я не могу уехать”, – отвечает мужчина и добавляет:
“Люди не понимают этой войны. Что? Куда? Как? Зачем?”, – у Александра много вопросов. Не получив ответа, идет, желая здоровья…
Вот эта девятиэтажка когда-то была ярким пятном на окраине Авдеевки. А сейчас – желтые, розовые и голубые цвета выгорели на солнце, стены словно поклеваны осколками, ни одного уцелевшего окна. Наверное, хорошая мишень для боевиков. Уже несколько лет о дом останавливаются снаряды.
На доме – с укором и одновременно терпением и мудростью в глазах смотрит черно-белый портрет учительницы украинского языка Марины Марченко. Ее сделал символом города австралийский муралист Гвидо Ван Хелтен. Возле этого дома 14 ноября 2014 года был тяжело ранен в ногу ее муж, который вышел набрать воды. Он до сих пор лечится в больнице имени Мечникова в Днепре. Даже начал ходить, но потом случился перелом ноги…
В жизни лицо Марины Григорьевны мягче и добрее, чем на рисунке. Женщина до сих пор работает в школе. “Перестреляли, стреляют, пригнулись быстро, – наклоняется и втягивает голову в плечи, – вдоль домов и бежишь, бежишь на работу”.
Женщине уже за 70, но не работать не может – должна зарабатывать деньги мужу на бедренный протез.
Марина Григорьевна рассказывает о своих бытовых выгодах: “Балкон разбит, окно разбитое – забито, заклеено. Когда были страшные выстрелы, каждый Божий день прячемся в коридорчике, в подвалах страшно сейчас, потому что в одном доме рядом подвал был завален, и люди оттуда не могли выйти. Поэтому мы сидим в доме, в коридорчике, где глухие стены. Спасибо, что сейчас есть и свет, и газ, и все, хотя газ и разбивали. Как разбили газ, там такое зарево было, что просто страшно, – брови Марины Григорьевны сдвигаются на переносице, и она покачивает головой, – все люди так тряслись”.
Когда в Авдеевке работает наблюдательная миссия ОБСЕ или приезжают международные политики, здесь затишье.
“Как только ОБСЕ едет, продолжается то, что было. Наговаривают, что Украина первая. Но я же вижу, – учительница немного наклоняется ко мне, как убеждая этим жестом, – откуда эти снаряды летят. У нас как было это страшное, эти три дня, снаряд разорвался прямо под моим балконом, – голос Марины Григорьевны удивленно-возмущенный, она разводит руками. – Посыпалось все, что было. И женщину в соседнем подъезде убило, молодая, 36 лет, похоронили. Ребенок ходит в нашу школу. Помогли мы им немножко, собрали, на похороны ходили. Идешь и не знаешь, где тебя подстережет, как и моего мужа”.
У учительницы очень теплая улыбка, она верит, что все приезды международных делегаций сюда не напрасны. Она охотно цитирует слова художника, прославившего ее на весь мир: “Авдеевка – это город, который выстоит. Так он сказал”.
Спрашиваю у нее, согласна ли с австралийцем.
“Выстоит, – с нажимом говорит Марина Григорьевна. – Я верю в это. Я верю, что мужа вылечу, и мы будем здесь жить в будущем. Без веры жить нельзя”, – ее голос начинает дрожать, но учительница сдерживает слезы.
“В МАРЬИНКЕ ГУМАНИТАРНАЯ КАТАСТРОФА – БЕЗ СВЕТА И ТЕПЛА – УЖЕ ТРИ ГОДА…”
Марьинка – тоже под боком у Донецка. Здесь некоторые дома стоят без крыш, а во многих не хватает стекла в окнах или рамы закрыты фанерой. До начала боевых действий городок был красивым: чистые улицы, зажиточные дома, немало деревьев. Улицы чистые и до сих пор, но кое-где на них черными скелетами стоят дома, сгоревшие от прямого попадания снаряда.
Так произошло с домом Олега. Мужчина купил жилье, как только женился. Говорит, сделали там хороший ремонт, купили дорогую технику, продумали все до мелочей: хотелось, чтобы его семья имела собственный дом, хотелось угодить жене. Вместе с тем домом сгорела мебель, вся одежда и каморка, где Олег хранил скутеры и инвентарь.
Все пришлось покупать заново. Дом снимают, с просторным двором и разветвленным орехом перед окнами. Дерево и спасло семью: “поймало” часть осколков. Остальные обломки снаряда побили все окна с улицы. Спас и скотч, которым здесь за три года боевых действий привыкли заклеивать стекло накрест. Обычная клейкая лента способна сохранить окно, если неподалеку падают тяжелые снаряды, и стекло может разбиться от своей же дрожи. Когда в окно залетает осколок, липкая лента держит даже разбитое стекло вместе.
Когда начался обстрел, муж с женой как раз готовили ужин. Женщина накрывала на стол, стоящий у окна, Олег жарил мясо.
“Оно как шарахнуло, жена в шоке, расплакалась”, – рассказывает Олег. Его голос спокоен.
“Я ее обнял, мы пошли в безопасную комнату, сели на корточки, я ее успокоил, попросил не паниковать”.
Спрашиваю, не паниковали ли сами.
“Я привык уже, мы за три года привыкли, – мужчина широко улыбается. – Мы здесь жили два месяца без света, и дом сгорел (“згорэл”, говорит по-русски Олег, вместо “е” выговаривая “э” – авт.), и папа на блокпосту живет. Сколько раз и крышу, и окна разбивали. Самое главное, – мужчина левой рукой оперся о стену дома, а правой машет, чтобы придать вес своим словам, – самое главное, что мы здесь живы. Ну разбило – и разбило. Главное, что мы живы. И ребенка мы вывезли”.
Четырехлетний ребенок супругов сейчас у родственников, далеко от войны. Родители не едут за малышом, потому что жена Олега здесь работает (это редкость для Марьинки, большинство горожан безработные). Мужчина честно признается, что боится срываться с насиженного места: в другом городе можно и не устроиться на работу не только жене, но и ему. Мужчина говорит об этом спокойно, левой рукой вынимая осколки стекла из оконных рам и бросая их под орех. Они падают, ударяются о мерзлую землю и один о другой и звенят.
Олег не отказывается от любой возможности заработать: “Шабашу: крыши, евроремонты делаю, дрова пилю на своей пиле, за любую работу берусь. Огороды могу копать, уголь соседям помог забросить”. Мужчина рассказывает о своих подзаработках гордо и добавляет: “Сейчас могут выжить те, у кого есть дедушка, бабушка, родители пенсию получают. У моего папы инвалидность. Но я помощи не прошу, потому что живу сам и привык жить сам”.
Олег иногда отвлекается на то, чтобы позвать щенка. Он черным вьющимся клубком катается под ногами и виляет коротеньким хвостиком. Возле дома стоят куски фанеры. Ими мужчина заслонит окна, чтобы хоть как-то сохранить в доме тепло, – холодно на улице.
“Мне хочется, чтобы был мир и какая-то справедливость, – слова Олега парой клубятся в морозном воздухе. – Мы с женой восемь лет. Брали кредиты, чтобы купить дом, обставили его, и вот 26 августа все сгорело. Мне не жалко мебели, мне жаль инструмента. Сейчас, чтобы купить лобзик, бензопилу и электропилу, а у меня всего было по два, нужны очень большие деньги. Но ничего, потихоньку и это сделаем”, – Олег постоянно заканчивает предложение чем-то жизнеутверждающим, будто настраивая себя на то, что все будет хорошо.
Через дорогу к нашему разговору прислушивается Наталья. На днях женщине повезло – осколки пролетели мимо ее дома. Окна забиты фанерой и еще какими-то кусками пластмассы. В одно из них летом 2014 попала мина. Шторы и мебель загорелись – едва ли весь дом не загорелся. Хорошо, что прибежали двое соседей, которые и помогли потушить пламя.
“Мы с этим шлангом падали в это болото, потом снова ставали тушили”, – говорит на суржике женщина. Она не выезжает, потому что боится, что некуда будет возвращаться: дом без нее сгорит. Пока мы с Натальей разговариваем, из соседнего двора, как разъяренная фурия, бежит какая-то женщина.
“Чего ты с ними разговариваешь? Проститутки, валите отсюда”, – кричит женщина, и, не слыша ответа, еще несколько раз повторяет брань и идет в дом.
Из ворот, неравномерно окрашенных темно-зеленой краской и посеченных осколками, выходит бабушка в длинной темно-коричневой дубленке и светло-фиолетовой шапке. Эта шапка делает ее похожей на василек. У бабушки Ларисы нет ни одного целого окна, двери и крыша посечены осколками.
“Вот так согнулась и сидела, – женщина согнувшись приседает, – а мимо меня все летело! Сразу только все окна – хап!, – она машет руками сверху вниз, – и дверь, и все потрескалось”.
“Меня всю трясет, мне нигде жить!”, – кричит женщина и ведет меня в дом. Там холодно так же, как и на улице, пара клубится изо рта, только ветра нет. Бабушка Лариса показывает мне комнату за комнатой, ведет к каждому разбитому окну. Они заставлены фанерой и завешаны цветными покрывалами. Бабушка приподнимает покрывала с какой-то смесью отчаяния, злости и одновременно заботы…
Фанера не спасает от холода. “Просто, чтобы снег не летел”, – говорит бабушка-василек. Сама она уже два года живет в маленькой летней кухне, которую нечем топить, потому что пенсии на уголь не хватает, а гуманитарная помощь топливом ограничена.
В Марьинке очень обижаются на журналистов, которые целую неделю твердили, что в Авдеевке – гуманитарная катастрофа.
“Там отопления и света не было три дня, а у нас такая гуманитарная катастрофа уже три года будет в июне. После обстрелов неделями сидим без света. Топим кто углем, кто дровами. Хорошо, у кого муж был шахтер, легче угля достать”, – говорит соседка бабушки Ларисы, Ольга. Во время обстрела ей разбило окно и немного задело крышу. Однако женщина не хочет показывать мне повреждения. Говорит, для Марьинки – это мизер, о котором и говорить не стоит.
…До начала войны Авдеевка и Марьинка были хорошими для жизни городами. Многие горожане жили здесь в собственных домах с просторными дворами, а на работу ездили в областной центр – несколько минут машиной, чуть дольше – общественным транспортом.
Расположение под боком у Донецка было удобным. Теперь к такой близости относятся по-разному.
Посещая эти города, у меня сложилось впечатление, что часть жителей Авдеевки и Марьинки хотели бы оказаться под контролем так называемой “ДНР”. И хотя работы в Донецке меньше, чем до начала боевых действий, но все же лучше, чем в этих городах.
Те, кто поддерживают Украину, хотели бы “отодвинуться” от большого города, из которого почти непрерывно летят пули и снаряды в их сторону.
Единственное, что объединяет эти противоположные взгляды, – мечта о мире. О том времени, когда прекратят гореть дома и биться окна. Когда он наступит, не знает никто. Все надеются только на то, что скоро.
Анастасия Федченко, специально для Центра информации о правах человека
Фото – Анастасия Федченко, Евгений Тур
