“После моей 355-й жалобы мужу разрешили днем садиться на кровать”: жена политзаключенного Наримана Джеляла о тюремной системе в оккупации
Наримана Джеляла – крымскотатарского активиста, журналиста, первого заместителя Меджлиса – российские оккупанты приговорили к 17 годам лишения свободы в колонии строгого режима по обвинению в “подрыве газопровода” в Перевальном в Крыму 23 августа 2021 года. У правозащитников нет никаких сомнений, что этот приговор – месть за его активную проукраинскую позицию и стремление к справедливости в условиях оккупации полуострова.
Два года жена политзаключенного Левиза Джелял боролась за освобождение мужа и пыталась, по крайней мере, облегчить условия его содержания. У него проблемы со здоровьем, которые обострились в заключении, – три межпозвонковых грыжи, варикоз ног, стоматологические. Нариману постоянно нужны лекарства, обеспечить которые ему могут только родные. Именно поэтому супруга просила не этапировать мужа для отбывания наказания из Крыма в Россию.
Впрочем, 2 октября стало известно, что Наримана Джеляла и еще одних фигурантов дела, братьев Азиза и Асана Ахтемовых насильственно этапировали на территорию России – в Красноярский край. Если раньше Левиза могла хотя бы иногда видеться с мужем, следить за его здоровьем, помогать, поддерживать, то теперь между ними будут тысячи километров. И даже перед этапом администрация не разрешила супругам длительное свидание.
В интервью Левиза Джелял рассказала, как вместе с адвокатами стала защитницей мужа, как противостояла антигуманной тюремной системе и добивалась положительных изменений и на какие инструменты и институции возлагает надежду, чтобы вернуть мужа из плена.
Когда вы виделись с Нариманом в последний раз перед этапом?
На свидании несколько месяцев назад. Это было краткосрочное четырехчасовое свидание за стеклом. Не было даже возможности взяться за руки. Когда я была защитником Наримана вместе с адвокатом, наши свидания проходили прямо в следственных кабинетах. Там был общий стол, мы виделись без стекла, могли хоть поприветствовать друг друга, обняться, когда прощаемся.
Оказывается, тактильные ощущения столь важны! Но понимаешь их важность только тогда, когда попадаешь в такие обстоятельства как у нас: когда этого нет, когда ты этого лишен. В повседневной жизни значение таким вещам не придаешь. Разлука привнесла коррективы, наши ценности по отношению друг к другу очень изменились. Однако я была рада видеть его.
В течение нескольких недель мы с адвокатами сражались с местным УФСИН, чтобы нас допустили к Нариману как защитников, что незаконно запрещать то, на что мы имеем право. Но там ушли в отказ, мы ничего не смогли сделать.
Поэтому воспользовались возможностью краткосрочного свидания, чтобы хотя бы увидеть Наримана перед этапом. Было важно увидеть его лицо, глаза, улыбку.
Я много писала ему, общение у нас происходит через тюремную связь “Зонателеком”, письма. Другой путь узнать какие-то новости – через адвоката, который пытался раз в неделю к нему зайти.
Защищает Наримана Джеляла крымская адвокат Эмине Авамилева. Продолжает действовать и соглашение с Николаем Полозовым, но из-за того, что юрист вынужден был уехать из Крыма и России, он помогает семье политзаключенного больше на международной арене, в информационном поле.
До ареста Нариман вел очень активную жизнь, постоянно находясь в гуще событий. И тут вдруг вынужденная изоляция. Как трудно было смириться с этим?
Привыкнуть к такому, конечно, непросто. И сначала, судя по его письмам, ему вообще было очень сложно. Вторым непростым этапом стал перевод из СИЗО-1 в СИЗО-2 Симферополя – это совсем другой режим. Там грубо приняли, избивали, психологически и морально давили.
Ни для кого не секрет, что это так называемое СИЗО ФСБ. Это другая реальность, отличная от СИЗО-1. Кроме того, там очень жесткий режим, еще и само учреждение фактически никому не подчиняется. Там действуют вопреки даже российским законам.
Чтобы облегчить условия заключения для Наримана, я постоянно обращалась в администрацию, составляла жалобы, заявления, вероятно, их были сотни. Хоть и неохотно, но они были вынуждены реагировать.
Однако, когда мы требовали разрешения посещать Наримана в качестве защитников, меня к нему не допускали, несмотря на существующую резолюцию, что я имею на это право.
Там свой мир: грубый, жестокий, озлобленный. Нормальному человеку трудно понять, что это такое, как такое может существовать. Это потом, когда идешь во второй, третий, четвертый раз, когда ты вынужден ходить туда, потому что родной человек в заключении, приходит понимание, насколько там бесчеловечно.
Когда Наримана перевели в СИЗО-2, первая неделя была психологически сложной. Несмотря на то, что он знал, куда его отправляют, что там происходит, готовился к этому. Но одно дело, когда представляешь ситуацию, и другое, когда попадаешь туда в реальности. Это совсем разные вещи.
Нариман – мудрый человек, не поддающийся панике, пытающийся в любой ситуации увидеть хоть какое-то благо. Он отвлекает себя книгами, очень много читает. Уже около сотни книг перечитал.
Если в повседневной жизни, до тюрьмы, у него не было времени посвятить себя религии в той мере, в какой он хотел бы, то сейчас у него как раз представилась такая возможность. Он читает Коран, совершает намаз.
Его духовность, чистота, честность, открытость сейчас проявились с новой силой, я рада, что он столько времени посвящает религии, это помогает ему держаться.
Нариман говорит, что самое сложное – не поддаться унынию за родными. Если не сопротивляться этому чувству, оно тебя уничтожит изнутри. Он пытается гнать печальные мысли от себя как можно дальше. Помогают ему держаться наши встречи, хоть и редкие, письма, вести о том, что с детьми все хорошо.
“Если с вами все хорошо, то и со мной тоже”, — часто повторяет Нариман.
У нас есть колоссальная поддержка друзей и родственников. У нас дома каждый день гости, постоянно кто-то приезжает. Со всего Крыма! Не осталось, пожалуй, города, села, из которого бы к нам не приезжали. Я мужу об этом говорю, и тогда он немного успокаивается, знает, что с нами все хорошо, есть кому нам помочь.
Я посылаю ему фотографии, пишу более-менее положительные письма. Конечно, прошу следить за здоровьем, насколько это возможно.
А вообще, мы с ним одинаково чувствуем: если с ним все хорошо, значит и я спокойна.
То есть проблемы со здоровьем у мужа были, и они никуда не делись?
Да, проблемы были с 2018 года, есть вывод врача, который я прикладывала к жалобам неоднократно. У него три межпозвонковых грыжи, в обычной жизни раз или два в год у него были обострения, воспалительные процессы, которые мы снимали уколами, лечением, таблетками. Восстанавливая его спину, я видела сама, как он перекошенный ходит, это сложно.
В заключении боли в спине усилились, поскольку Нариман резко потерял мышечную массу. Поэтому позвонки начали проседать и давить на грыжи. Но это не в перечне заболеваний, наличие которых является противопоказанием для содержания в заключении, и не лечится. Это как голова заболит – скажут, просто мигрень.
Проблема в СИЗО-2 в том, что в первом заключении хотя бы могли держать возле себя необходимые лекарства. Например, у Наримана гипертония. Если вдруг давление поднималось, можно было принять таблетку – и все нормально. Или зуб заболел. С зубами у каждого там проблемы, у мужа тоже. У него и без того пародонтоз был до ареста.
А во втором СИЗО… Не знаю, куда они девали все лекарства. Нариман рассказывал, что все медпрепараты изъяли, ничего не давали, даже витамины.
В последний раз, когда я обращалась за разрешением, чтобы передать лекарства, вообще ничего не приняли, сказали, что он не обращался в медсанчасть ни с какими жалобами.
Когда я рассказала об этом Нариману, он объяснил, что по правилам внутреннего распорядка осматривать заключенных нужно каждый день, чтобы понимать, что у них болит, что не болит, оказывать медицинскую помощь.
Но, во-первых, к ним приходили не каждый день. Раз в неделю – и то хорошо. Но даже когда кто-то приходит, заключенные должны стоять наклонившись лицом вниз, поэтому видят только обувь. Кто этот человек – в форме или без, медработник или нет, они не понимают. Соответственно не могут озвучить свои жалобы. Так и выходит, что у него нет жалоб. По логике администрации, зачем ему в таком случае лекарство? “Вот когда будут жалобы, тогда и примем, а сейчас нет”, — говорят они.
А в чем нуждается Нариман, какие медпрепараты ему нужны?
У него набухали ноги в связи с тем, что ему не разрешали садиться после подъема и до отбоя в течение дня. То есть он был на ногах 16 часов каждый день. В ответ на 355-ю отправленную мною жалобу администрация разрешила ему днем садиться на кровать. Не ложиться, а только садиться. Поэтому отеки начали потихоньку сходить. Хотя в целом отечность сохранялась, я видела на последнем свидании.
Спина сильно болела. Во время этапирования с первого СИЗО в СИЗО-2, видимо, его ударили, он говорил, что ребра болели около месяца. Кроме того, заключенных часто и долго удерживают в полусогнутом состоянии, это усиливает боль.
Сейчас физическими упражнениями – растяжкой позвоночника, насколько это можно сделать самостоятельно, он более или менее себя восстановил. Но, к сожалению, межпозвонковая грыжа – это мина замедленного действия. Само по себе это не пройдет.
К тому же Наримана мучает зубнаю боль: постоянно и регулярно. Ему успели удалить два зуба в первом СИЗО, я покупала ему анестезию. В общем, с зубами у заключенных огромные проблемы, они буквально сыпятся у всех.
Набухшие ноги, варикоз – тоже распространенная проблема, потому что они постоянно на ногах, без отдыха. На это жалуются практически все: мы поддерживаем связь с родственниками большинства политзаключенных.
Хотя бы на прогулки в СИЗО выводят?
Да, но сначала это было всего по 15 минут в день вместо часа-полтора. Сама видела, как заключенные в полусогнутом состоянии бегут в прогулочный дворик. Людей много, и чтобы выполнить ПВР, в которых говорится, что они должны гулять каждый день, их гоняли быстро-быстро по 15 минут.
Только позже, одновременно с разрешением сидеть на спальном месте, стали разрешать более длительные прогулки, до 40-50 минут, даже до часа могли погулять. Хотя как “погулять”? Прогулочный дворик маленький – примерно 5х3, 5х4 метра. Четыре стены и сверху сеточка. Насколько можно там “погулять”?
Кстати, на прогулку заключенных выводят только с сокамерниками, то есть они не видятся с другими людьми. Например, Нариман ни разу не виделся в СИЗО с братьями Ахтемовым, которые тоже были там до этапа.
Я писала жалобы как на начальство СИЗО, так и в УФСИН, которое у них отвечает за Крым. Что там, что здесь – отписки. Никто не несет ответственности за такие решения.
Ситуация более или менее выровнялась только через четыре месяца, возможно, благодаря нашим регулярным жалобам и жалобам защитников других заключенных. Нариман говорит: “Левиза, даже принятие стало более мягким. Принимают новоприбывших легче, мы слышим сами, что на заключенных уже не так кричат, не так бьют”.
После моих многочисленных походов к начальнику СИЗО мне даже разрешили передать чайник Нариману, чтобы он мог в течение дня попить горячий чай или кофе, разрешили присаживаться на кровать в течение дня.
Все это дается из-за сражений, но эти сражения не напрасны. Другие люди, которые сейчас прибывают в СИЗО, может быть, не так сильно страдают. Это тоже хорошо.
Вы обращались с жалобами в СИЗО, УФСИН России, куда еще?
Обращалась в Москву в ФСИН России, чтобы Наримана не этапировали дальше Крыма. Безрезультатно, хотя я понимала это с самого начала. Сейчас его уже этапировали в Красноярский край РФ – это тысячи и тысячи километров от нас. Но я хотя бы знаю, что пыталась изменить ситуацию, что моя совесть чиста.
А с врачами в СИЗО вы когда-нибудь встречались? Разговаривали о том, что Нариман испытывает проблемы со здоровьем, что ему нужна помощь?
Там очень сложная система. Медсанчасть не подчиняется СИЗО, то есть его администрация никак не может повлиять на них. У них такое “отдельное государство”. В последний раз я обращалась к сотруднице МСЧ касательно передачи лекарств в СИЗО. Она отказала. Разрешение от начальника СИЗО на передачу лекарств у меня было, но она позвонила начальнику медсанчасти, тот сказал “нет”. Ее ответ: “Мой начальник не разрешил, а другой мне не указ”.
Человеку сложно поверить в существование такой вывернутой реальности. Это можно только ощутить. Там даже не то что ненависть, а какая-то бесчеловечность. С ними разговариваешь и понимаешь, что все усилия твои достучаться – как в стену.
Как-то мы пошли на прием в УФСИН, чтобы заявить, что не допускать нас в СИЗО как защитников вместе с адвокатом – незаконно. Они утверждали, что решение о допуске дал суд первой инстанции. Позже приговор Нариману подтвердил апелляционный суд. То есть, по их логике, дело ушло из-под суда первой инстанции: все, он уже не участвует в уголовном деле и его решения во внимание не принимаются.
Мы доказывали, что дело есть, судопроизводство в нем не прекращено. Впереди по меньшей мере еще две инстанции – кассация и так называемая надзорка (надзорное производство – обжалование актов, уже вступивших в законную силу. – Ред.). Затем мы будем подавать иск в Европейский суд по правам человека. Даже их законами не прописано, на каком этапе защитники вместе с адвокатами лишаются своего статуса или ограничиваются в правах.
Мы объясняли, что с правовой и юридической точки зрения нет никаких оснований лишать нас доступа к заключенным. В управлении слушали и явно понимали, что мы правы. Но сотрудница сказала: “Мы всегда так поступали, и все защитники слушались. Мы ведь не можем сделать исключение для вас только потому, что вы лучше юридически осведомлены в этом вопросе, чем другие”.
То есть закон ни при чем абсолютно?
Да. Это чтобы вы понимали, с кем приходится разговаривать. Это какая-то вывернутая реальность. Невозможно нормальному человеку понять, что здесь происходит. Просто мы уже в этой реальности, поэтому привыкли. Человек может адаптироваться даже к самому худшему. Хотя до сих пор не могу понять, почему люди должны быть в таких условиях? Мы ведь не животные, у нас есть мозг, ум, духовность, человечность какая-то. Трудно понять.
Когда Нариману запрещали днем сидеть, когда я знала, что у него в шесть утра подъем и в десять вечера отбой, я дома тоже была все время на ногах, не могла до десяти ни прилечь, ни присесть, понимая, что он там стоит.
Но маленькими шагами удается хоть чуть-чуть облегчить жизнь заключенных. Для этого нужно постоянно заниматься жалобами, бесконечной писаниной. Но мне так спокойнее, когда я делаю все, что могу.
Я поняла, что вы хотите подавать иск в ЕСПЧ?
Конечно, мы намерены сделать это. Но нам нужно здесь пройти все девять кругов ада, получить все отказы. Понятно, что мы получим отказы в местных судах.
Эти процедуры страшно изматывают морально и физически, но мы стараемся с адвокатами это делать. Две инстанции пройдены, осталось еще две, и после этого можно будет подавать документы в ЕСПЧ.
Хотя надежды на то, что в нынешнем правовом поле все решится по законным путям, практически нет. Разве что обмен, если это чудом произойдет.
На ваш взгляд, достаточно ли прилагает усилия Украина, чтобы освободить политзаключенных и чтобы привлечь к этому процессу международных партнеров?
Очевидно, что эта работа ведется. В частности, относительно последней Крымской платформы, за которой я внимательно следила, потому что держу в курсе Наримана: он лишен этого всего.
Когда я слышу, что не последние лица стран – Эрдоган, Блинкен, другие политики – лично говорят о деле Наримана, понимаю, что ведется работа.
Есть огромная информационная поддержка, о моем муже и его ситуации знают в мире. Очень многие рассказывают о нем не только в Украине, но и за ее пределами. Я сама участвую во многих мероприятиях.
Но ведь мы понимаем, что многое зависит от той стороны. А у них в отношении крымских татар какая-то принципиальная позиция. Мы и так как кость в горле были всегда. А Нариман в целом свою позицию выражает открыто: и на судах, и на последнем слове, и в апелляции.
Трудно, но останавливаться мы не собираемся – до его освобождения.
Наталья Адамович, ZMINA, для издания “День”
