Мария Томак: “Во мне нет конфликта журналистки и правозащитницы”
С Марией я познакомилась пять лет назад. Мне ее представил коллега из партнерской организации со словами: “Теперь и у нас работает журналистка – талантливая Маричка Томак”.
Девушка мне искренне улыбнулась. И позже я всегда замечала ее обнадеживающую улыбку – и когда смотрела в 2013 году в Верховной Раде ее выступление, посвященное годовщине Норильского восстания политзаключенных советской системы в ГУЛАГе, и когда пересекалась с Марией во время Евромайдана, зная о ее бессонных волонтерских ночах, и когда читала ее бескомпромиссные статьи на сайте “Радио Свобода” о правах на мирные собрания, о политических заключенных, о праве на свободу слова.
Сегодня Мария Томак – сокоординатор “Медийной инициативы за права человека” (МИПЧ). Вместе с Ольгой Решитиловой они лупают скалу несправедливости и нарушений прав человека.
Особое внимание “Медийной инициативы за права человека” приковано к случаям, связанным с событиями Майдана, оккупацией Россией украинских территорий, антитеррористической операцией на востоке Украины. В частности, МИПЧ отслеживает от “А” до “Я” политические процессы: досудебное следствие, судебное разбирательство, информирует медиа о ходе дела и тому подобное.
Встретившись с Марией в апрельский день, мы грелись в первых теплых лучах после зимы и дискутировали о связи журналистки и правозащиты.
“В КАКОЙ-ТО МОМЕНТ Я ПОЧУВСТВОВАЛА, ЧТО НЕ МОГУ ЗАНИМАТЬСЯ ПРОСТО ЖУРНАЛИСТИКОЙ…”
– Мария, могла бы назвать те поворотные точки, когда ты оказалась в правозащитном движении?
– Можно было бы сказать, что это случайность, но, если быть точными, – таки закономерность, – улыбается моя собеседница и продолжает:
– Я по образованию – журналист, длительное время работала в газете “День”. И после шести лет насыщенной журналистско-редакторской работы я решила перейти к большему гражданскому участию, начать, считай, с нуля.
Это был 2013 год. И когда я начала работать в общественной организации “Центр гражданских свобод” – вероятно, это судьба – через несколько месяцев начался Евромайдан. Это и стало точкой невозврата.
В последнее время я задумываюсь, занималась ли бы правозащитой, если бы не такие серьезные вызовы во время Майдана? Этот взрыв несправедливости. Нарушение фундаментальных прав человека заставили десятки сотен людей выйти на улицы, защищая свои права (хотя некоторые этого, возможно, не осознавали и не знали, что на нашем “правозащитном языке” это называется именно так). Пока я удерживаю ту инерцию, которая возникла после разгона студенческого Майдана.
В дальнейшем я поняла, что для достижения результата в том или ином деле за каждым журналистским материалом должны быть также адвокационные усилия. Иными словами, после нескольких лет активизма сложно только опубликовать материал и пойти дальше, хочется хоть как-то помочь решить проблему.
Например, так называемое “дело наркокурьеров” – граждан Украины, которых вербуют и отправляют в Россию с целью эксплуатации их в качестве наркокурьеров. У меня все началось с материала. А в блокноте остались контакты родственников пострадавших, которые искали помощи. И мы с Украинским Хельсинским союзом по правам человека стараемся им помогать – насколько хватает сил, ведь людей, попавших в схему, – по меньшей мере несколько сотен.
– Можно ли деятельность “Медийной инициативы за права человека” назвать работой “под ключ”?
– В Украине очень большая потребность в журналистских расследованиях, в том числе о нарушениях прав человека. Это связано с ситуацией в стране. На все не хватает рук, и немало тем неосвоенных. Даже на уровне регионов. Недавно общалась с коллегой из Одессы, организация которой занимается судебным мониторингом. Она жаловалась на то, что поток важных дел – огромный. И так – в каждом регионе, а в зоне АТО – в разы больше и нарушений прав человека, и важных дел, и судебных процессов.
Нам в МИПЧ хочется идти дальше – мы хотим, чтобы история, за которую мы беремся, имела логическое завершение. Наш приоритет – дела, связанные с событиями последних лет в восточных областях и в Крыму. Кроме того, вместе с коллегами стараемся поддерживать тему заключенных Кремля. В идеале схема нашей работы выглядит так: мы проводим журналистское расследование, ищем юристов, которые готовы помогать пострадавшим, вовлекаем в диалог журналистов, занимаемся адвокацией. Именно это и есть “под ключ”.
Например, дело граждан России, которых преследует ФСБ. В Украине их арестовывают, намереваясь передать Москве. По делу одного из них – Руслана Мейриева – мы сотрудничаем также с Украинским Хельсинским союзом по правам человека и Харьковской правозащитной группой, поддерживаем медийно, приобщаемся к адвокации.
“В УКРАИНЕ РОЛЬ ПРАВОЗАЩИТНИКА – РОЛЬ ДЕЯТЕЛЬНАЯ”
– В тебе сочетается журналистка и правозащитница. Не чувствуешь конфликта интересов?
– Я считаю, что это абсолютно совместимые вещи. Журналист может работать, когда есть свобода слова. То есть в своей деятельности журналист реализует конкретное право из числа тех, что мы называем фундаментальными правами человека – свободу слова. Поэтому журналисты уже являются частью этой системы. Если они не будут поддерживать ее существование, тогда просто исчезнут из профессии.
Второй момент. Когда ты пишешь статью на какую-то злободневную тему, например, кого-то избили в райотделе, ты берешь интервью у пострадавшего, даешь ему возможность высказаться. Тем самым журналист уже поддерживает человека, который стал жертвой. Когда какой-то острый материал получает Пулитцеровскую премию, автор непременно участвует в судьбе тех людей, о ком он пишет. Их история становится достоянием всего мира. Это ответственность. Поэтому я не верю в полное отстранение журналиста.
К примеру, Майдан. Журналисты, которые освещали революционные события, отстаивали свое право на освещение этих событий и, хотели они того или нет, выступали с правозащитных позиций, понимая, что судьба их профессии также решается здесь.
В таких ситуациях, пожалуй, важно правдиво сообщать, что чувствуешь гражданское пристрастие. И тогда тебя не будут упрекать в лукавстве и несоблюдении баланса…
– Сегодня журналистика в довольно уязвимом положении: пересматриваются ее стандарты, в частности, баланс точек зрения, беспристрастность, объективность. Кого можно назвать журналистом? Стримера, который ничего не редактирует и подает, как есть, или автора, обрабатывающего материал?
В правозащите все же ведущим является активизм, собственная позиция, смещение приоритетов в сторону прав человека. Это неплохие смещения, но все-таки смещения…
– Даже если ты активист или пишешь что-то в блоге, это еще не значит, что ты можешь себе позволить писать неправду. Мне кажется, что именно это является одним из основных стандартов журналистики.
Что касается меня лично, я просто принимаю матрицу прав человека в качестве основы. Я не хочу становиться на позицию, например, Исламского государства (ИД), которое занимается массовым уничтожением людей. Или заниматься анатомией взглядов и жизненной позиции Берии. Это не точка зрения – это массовое убийство. Вот в этом и разница. Хотя это не значит, что мотивы этих людей или движений не надо понимать. Конечно, надо. Но мы же не говорим о том, что, например, массовое уничтожение людей Сталиным или другим диктатором – это их точка зрения. Мы говорим, что это преступление против человечности.
Более того – именно матрица прав человека поощряет существование десятка различных точек зрения как то, что стимулирует развитие. Здесь постоянно “что-то кипит”.
Относительно классического конфликта между профессиональным и человеческим, то хочу вспомнить вот что. Во время фестиваля документального кино DocuDays была показана лента немецкого кинодокументалиста Якоба Пройсса – “Пол приходит из-за моря: дневник встречи”. Лента посвящена теме миграции, которую режиссер изучал несколько лет. И вот он отправляется на границы ЕС делать фильм как документалист, как наблюдатель, в определенный момент встречает своего героя, камерунца Пола, сопровождает парня в его опасном путешествии. И на каком-то этапе съемок Якоб Пройсс понимает, что уже не может просто наблюдать, начинает помогать Полу. Все завершается тем, что беженец поселяется дома у родителей режиссера в Берлине.
И вот вопрос – кто такой Пройсс? Документалист? Активист? Исследователь? Правозащитник? Просто человек? Мне кажется, что границы размыты, и что глобализация и распространение, в частности, соцсетей размывает эти границы еще больше. И честно говоря, не думаю, что это плохо.
Опять же все очень зависит от темы. Мне приходилось готовить статью об одном чиновнике в Луганской области, который утверждал, что открытие против него дела – незаконное, а преследование – политическое. Но то, что человек утверждает, что он потерпевший, еще не значит, что так на самом деле и есть. Здесь должна включаться ответственность журналиста: проверить информацию, отправить все необходимые информационные запросы, убедиться, что этот человек говорит правду. Когда я начала копать, поняла, что он не невиновен, и его история – о коррупционном мире “элиты” Луганской области, пауках в банке, пожирающих друг друга. И это тоже интересная история… но она не о политическом преследовании, а о сведении счетов.
Видимо, роль журналиста, который пишет о правах человека, и ответственность перед обществом заключается в том, чтобы, прежде чем называть кого-то потерпевшим или преступником, быть уверенным, что это так.
– Что является “оружием” правозащитника?
– Проверка информации, коммуникация с государственными органами, отстаивание интересов человека, если это адвокат в суде, публичные мероприятия – акции, распространение информации, коммуникация с международными межправительственными структурами… В общем весь инструментарий из того, что называется гражданские права – свобода слова, свобода мирных собраний, право на справедливый суд… Эти все права на самом деле нужны для того, чтобы эффективно отстаивать права, – улыбается Мария.
– Что тебя как правозащитницу вдохновляет?
– Меня вдохновляют люди. Как-то на одном из радиоэфиров мы с ведущим говорили о политзаключенных. И здесь звонит в студию слушатель говорит: “Почему вы рассказываете о политзаключенных как о телятах? 11, 12, 15 политзаключенных… Называйте их имена!”. В этот момент мне стало стыдно. Вот такие люди, те, кто чувствуют спинным мозгом ценность прав человека, хотя могут не владеть терминологией, – меня вдохновляют.
“ДЛЯ УКРАИНЫ ЕСТЬ ОСТРАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ В ВОССТАНОВЛЕНИИ СПРАВЕДЛИВОСТИ”
–Ты уже начала говорить о вызовах перед Украиной. Твои два сценария относительно Украины через пять лет и права человека – пессимистический и оптимистический.
– Самый пессимистичный сценарий, на мой взгляд, заключается в потере государственности. Нам, правозащитникам и правозащитницам, тогда даже не к кому будет апеллировать. Пример Крыма и ОРДЛО хорошо иллюстрирует, что означает оккупация.
Возможно, это многим из наших западных коллег кажется странным – когда правозащитники, которые априори в оппозиции к государству, говорят о государственности, но таковы украинские реалии. Общепризнанный факт, что, по большому счету, именно на активистах, волонтерах наша страна и удержалась. Скажем, первыми отреагировали на вызов появления внутренне перемещенных лиц именно волонтерские группы. Эти люди до сих пор тянут на себе функции государства.
Относительно оптимистического сценария – найден баланс между гражданскими правами, с одной стороны, и национальной безопасностью, с другой. Конечно, есть угроза злоупотребления аргументацией относительно мер безопасности для сохранения конкретными людьми власти и контроля за потоками. Здесь уместно вспомнить недавние так называемые антикоррупционные декларации, которые очень демотивируют гражданское общество.
Преодолен один из важнейших вызовов – потеря монополии государства на насилие, появление радикальных движений и оружия, которое разошлось по Украине, все эти “янтарные войны”…
Нам важно пережить выгорание и разочарование. Я знаю многих активистов, которые выгорают. Сегодня уже нет того адреналина, который бушевал во время Евромайдана, начальных этапов войны, и держал нас всех в тонусе. Сейчас тот этап, когда надо перестроиться на методическую работу, разработку более долгосрочных (не на три дня) стратегий, доводить начатые дела до конца. Не буду скрывать – это сложно. Надо учиться расставлять приоритеты. И даже отдыхать, – говорит Мария и на несколько минут останавливает разговор:
– Что будет через пять лет? Я не ожидаю какого-то чуда. Хотя можно немного помечтать: ратифицирована Стамбульская конвенция, ратифицирован Римский статут…
Если серьезно, то ожидаю, что через пять лет перспектива международного трибунала (или какого-то другого механизма для привлечения к ответственности, например, Международный уголовный суд) относительно деятельности нынешнего российского руководства будет более реалистичной. И это может произойти только в том случае, когда Украина будет занимать проактивную позицию, а не примет “позу Ждуна”.
Но самое главное – если, несмотря на все вызовы, мы сможем преодолеть упомянутые риски, и свои стратегические цели Украина будет формировать сквозь призму прав человека. Живет же как-то рядом с Россией, скажем, Финляндия с высокими стандартами и без презумпции правоты полицейского. Мы тоже должны научиться.
Беседовала Ирина Выртосу, Центр информации о правах человека
Фото – Валерия Мезенцева, специально для Центра информации о правах человека
