Больше никогда не увидятся: истории родителей крымских политзаключенных, которые не дождались своих детей из тюрем

Как минимум 23 члена семей крымскотатарских политзаключенных умерли до их освобождения из российских тюрем. Такие цифры приводит правозащитное движение “Крымская солидарность”.

В большинстве своем это пожилые люди, у которых до ареста их сыновей уже были проблемы со здоровьем, а после ареста — усугубились. Но среди них есть и дети, например, пропавший в 2020 году и найденный мертвым спустя пару суток трехлетний сын гражданского журналиста Руслана Сулейманова Муса и 13-летний сын политузника Айдера Джаппарова Абдуллах. Он умер вследствие онкологического заболевания.

По данным Представительства президента Украины в Автономной Республике Крым, с момента оккупации полуострова и по сегодняшний день в застенках РФ по сфабрикованным уголовным делам находятся 219 жителей Крыма. Это активисты, гражданские журналисты, религиозные деятели и обычные граждане.

ZMINA рассказывает, как арест сыновей сказался на родителях крымских политзаключенных и как политзаключенные пережили утрату.

“Внучка ему так и не спела”

Динар Шейхалиев — отец гражданского журналиста Рустема Шейхалиева, которого в марте 2019 года в числе других 25 активистов из разных районов Симферополя задержали по обвинению в участии в деятельности религиозной политической партии Хизб ут-Тахрир. В 2003 году Верховный суд РФ признал ее запрещенной. В то время как в большинстве стран мира, в том числе в Украине, организация существует без запретов на базе национальных законодательств.

По воспоминаниям невестки Динара Сурии Шейхалиевой, отец Рустема был “добрым, неконфликтным, сдержанным” мужчиной. Еще в Узбекистане, до переезда Шейхалиевых в Крым в середине 90-х, Динар работал таксистом. Позже, до почти до самой своей смерти, занимался рейсовыми пассажироперевозками на маршрутном такси.

“Знаю, что он с детства был работягой. Рос в большой семье. Видимо, родители работали и времени на детей часто не было — дети справлялись по дому сами. Вот он и вырос самоучкой. Папа Рустема был такой башковитый мужчина, всегда где-то подсказывал по стройке. В 2015 году мы переехали в новый дом, в одном с родителями Рустема дворе. И где-то если совет был нужен, Рустем с папой советовался: как залить фундамент, где лучше окно сделать. Вот он, Динар, все в этом плане понимал, и, кроме него, Рустем ни к кому не обращался”, — рассказывает Сурия Шейхалиева.

И даже после ареста Рустема, которого увели из этого нового дома, его отец продолжал помогать семье своего сына: чинил кран, котел, решал проблемы с газом. Ладил и с внуками: если копал землю, обязательно объяснял, под каким углом погружать лопату; если чинил велосипед, рассказывал, какую деталь привинчивает.

“Очень хозяйственный был. За что бы он ни брался, все у него получалось”, — добавляет Сурия.

Она признается, что после того, как Рустема забрали и выдвинули обвинение, Динар “замкнулся”. Ему было “сложно, тяжело, одолевал страх”. Спустя полтора года после этого, в июне 2020 года он впервые пожаловался на боли в желудке.

“Хотя до этого он не болел даже. Таблетки не пил, к стоматологу не ходил — у него здоровье нормальное было. Такой крепенький, здоровенький мужчина был — под два метра ростом. Ему даже никто его годы не давал — настолько хорошо выглядел”, — говорит Сурия.

Врач поставили Динару диагноз — рак четвертой степени, метастазы разошлись по всему организму. По словам Сурии Шейхалиевой, скорее всего, стресс после ареста сына, о котором он никогда не говорил, ускорил процесс развития рака. Ее свекр “чувствовал, что смерть подходит и все бесполезно”, поэтому не хотел ложиться в больницу. Но он получал лечение на дому до самого конца: члены семьи Динара заказали дорогие лекарства, ухаживали за ним, ставили уколы, проводили химиотерапию.

Динар Шейхалиев в последний раз увиделся с сыном Рустемом в 2019 году в Ростове-на-Дону, когда того проводили по коридору. Динара, как и других приехавших из Крыма слушателей, не пустили в зал суда.

“В последний день жизни, 7 августа 2020 года, у Динара были сильные боли. Но он их не показывал. Помню, было время пять часов вечера. Свекровь позвала меня сделать ему укол. Он лежал на диванчике, сверху — тоненькое одеяло, лето было. Он меня стеснялся, но была такая боль, что он уже согласился, чтобы я сделала укол. После него он сразу закрылся одеялком. Дедушка умер на руках у второго сына. Тот держал ему голову и смачивал губы — видимо, уже не было сил глотать или было больно. Его перенесли на кровать — было видно, что он умирает. Очень болезненно уходил”, — вспоминает супруга Рустема Шейхалиева.

8 августа 2020 года 63-летнего Динара Шейхалиева не стало. На его похороны пришли от 100 до 200 человек — точную цифру Сурия назвать затрудняется. Все вспоминали ушедшего из жизни “только хорошими словами”, а для Рустема правозащитное объединение “Крымская солидарность” сделало репортаж с прощальной церемонии.

О том, что Динар умер, Сурия сообщила мужу лично.

“Конечно, для него это был шок. Он долго отходил. У него с отцом связь такая… Отец — это для него авторитет. Рустем часто вспоминает отца. Вот 8 августа этого года писал, что совершает за него молитву. В пятницу обязательно делает молитву за его упокой. В день рождения отца, 7 мая, молится. Недавно вспоминала, как Динар дочку сажал в микроавтобус, включал музыку крымскотатарскую. Он говорил: “Выучи песню, будешь мне петь”. Она повзрослела, выучила песню. И говорит: “Дедушка ж просил, чтобы я выучила. Но я ему так и не спела”. Очень светлые остались от Динара воспоминания, добрые. Хороший мужчина был”, — заключила Сурия Шейхалиева.

“Перед смертью он сказал мне: “Я тобой доволен””

Наджие Аджи-Мамутова — супруга политзаключенного Муслима Алиева, члена независимой мусульманской общины “Алушта”, который занимался религиозными обрядами. Он был одним из первых крымскотатарских политзаключенных после оккупации Крыма в 2014 году. Дело так называемой “ялтинской группы” началось спустя два года после оккупации полуострова Россией.

В День независимости Украины, 24 августа, Наджие и Муслим отметили 28-й год их совместной жизни. Чуть меньше, 23 года, она знала родителей своего мужа. Свекра Нури Алиева вспоминает как человека, который до последних своих дней занимался огородом — выращивал инжир, виноград, даже делал из него уксус и развозил на продажу.

Однажды он поделился, что горит мечтой построить мечеть в селе Цветочное, где жил с семьей. Не имея архитектурного и строительного образования, сам сделал план мечети, ее макет. Ее строительство шло долго, но завершилось в 2001 году.

“Я не вникала (в то, как он без профильного образования смог заняться строительством – Ред.). Может, он советовался с кем-то, кто знает про строительство. Наверняка были какие-то спонсоры, которые хотели помочь с постройкой мечети. Не знаю, почему не интересовалась. Но точно помню, что он ходил туда читать намаз, пока еще мог. Для него его мечта — это было такое воодушевление, что он может пользу принести”, — рассказывает Наджие.

Она вспоминает, как долго никто из их семьи, включая свекра, не мог поверить в арест Муслима. Он узнал об этом случайно из новостей по телеканалу ATR.

“Мы ему не стали звонить. Потому что силовики нас так уверили, что они (задержанные – Ред.) со следователем побеседуют и к вечеру будут дома. И мы думали: зачем зря тревожить стариков? Может, все правда уладится. Но Нури узнал быстрее”, — вспоминает Наджие.

Арест сына Нури Алиев перенес “достаточно стойко”, но сильно за ним тосковал.

“У них были теплые, доверительные отношения, всегда много тем для бесед. Я помню, когда еще Муслим был дома, Нури говорил: “Если со мной что-то случится, омывать меня будешь ты. Будешь меня заворачивать ты, похоронишь меня ты”. Он очень быстро сдал после ареста сына”, — рассказала супруга Муслима.

“Когда еще суды в Крыму были, помню, 5 апреля 2017 года Нури пришел на суды с палочкой. У него тогда уже очень болели суставы, он мучился. И я хорошо запомнила, что в тот день всех слушателей впервые не впустили в здание. Мы стояли на улице, он подошел к приставу. Сказал: “Разреши мне войти, сына хочу увидеть”. Кто-то сфотографировал, как пристав схватился за дубинку. Я понимаю, что он не собирался никого бить, может, хотел поправить. Но кадр был ужасный. Для нас это была единственная возможность увидеться и двумя-тремя словами перекинуться. Но нас и этого лишили”, – вспоминает Наджие.

В последний раз Нури и его сын виделись перед этапом в Ростов. Весть о смерти 83-летнего отца в июне 2019 года застала Муслима во время одного из заседаний. Он принял ее “как данность” и отреагировал спокойно, рассказывает Наджие Аджи-Мамутова.

“Он знал, что отец болел. До его ареста отец еще приезжал к нам на троллейбусе, а потом резко началась проблема суставами, колени стали деформироваться как-то вовнутрь. Из-за этого ему тяжело было ходить, колени друг об друга терлись. Было еще что-то с печенью, диагноз ему так и не поставили. Мы подозревали цирроз. Он очень тяжело умирал — последние дни был на обезболивающих. Постоянно бредил и звал Муслима. И даже вот мама Муслима сказала: в последние минуты жизни он отвернулся к стене и звал сына. Мы не успели застать его в живых. Приехали — он уже ушел”, — говорит о том тяжелом времени Наджие.

Но за две недели до этого Наджие все же навестила свекра. Они разговорились, и тот сказал невестке очень важные слова.

“И до сих пор его голос в моей голове. Он сказал: “Да, кто знал, что так все произойдет. Что будет такая жизнь, что разлучили вас с Муслимом. Но я тобой доволен””, — со слезами вспоминает Наджие.

В каждом его слове, действии всегда была ценность, говорит женщина. Особенно ценными стал старый Коран бабушки Муслима. Она была дочерью учителя Зынджирлы медресе (учебное заведение для мусульман, — Ред.) в Бахчисарае. Наджие бережно хранит этот Коран как семейную реликвию, чтобы в конце концов передать его мужу, когда тот вернется домой, — таков был наказ свекра.

“Была еще желтая “двойка”. Нури купил ее, еще когда мы жили в Узбекистане. На ней он ездил до последнего. Потом отдал нам, мы на ней тоже ездили, пока не купили свою машину. Когда старшему сыну было лет 15, Нури сказал: “Вот эту машину возьмешь, отремонтируешь, покрасишь и поедешь отца встречать”. Такие моменты очень ценные. Какой-то особый смысл он в них вкладывал”, — с улыбкой отмечает Наджие.

“Сколько таких родителей умирали без сыновей?”

Миньвер Якубова, мать политзаключенного Эльдара Якубова, умерла в январе 2024 года в возрасте 74 лет. Тогда с момента ареста ее сына, участника “пятой бахчисарайской группы”, не прошло и шести месяцев.

По воспоминаниям ее невестки Айше, Миньвер была “добрым, отзывчивым человеком”. В молодости она работала учительницей математики, поэтому всегда помогала всем шестерым детям Айше и Эльдара с домашними заданиями.

В 2003 году Айше и Эльдар поженились и переехали из Джанкоя в Бахчисарай. Спустя несколько месяцев Миньвер попала в ДТП и с тех пор не могла нормально ходить из-за повреждения артерии на ноге — ей нужен был постоянный уход. Эльдар как единственный в семье сын решил забрать родителей к себе — так заведено в крымскотатарских семьях, если кому-то из старших нужна помощь.

“Мама и Эльдар были как друзья. Она ждала, когда он придет с работы, садилась и спрашивала: “Сыночек, как у тебя день прошел? Какие события были?” Интересовалась им. И он ей все рассказывал. Когда в Крыму начались репрессии, она просила Эльдара рассказать, что это за семья, где кого-то арестовали, если она не знала их. Эльдар ходил поддерживать тех, у кого были обыски, семьи, которые остались без мужей. Старался им помогать — дрова купить, перетаскать, по дому что-то сделать. И мама ему говорила: “Иди, сынок, помогай, им тяжело””, — вспоминает Айше Якубова.

Сын и мать были тесно связаны не только теплыми отношениями, но и глубокой верой в Аллаха. Отец Миньвер проводил в их родном селе молебны. Односельчане звали его по траурным и торжественным поводам. Миньвер всегда была религиозной, но научилась читать Коран уже во взрослом возрасте, когда сын появился на свет. И была горда тем, что после окончания школы между училищем и медресе Эльдар выбрал учиться в медресе.

По словам ее невестки, свекровь “сильно переживала” из-за обыска в их доме, но не опустила рук, когда в дом ворвались российские силовики.

“Мы ждали чего-то подобного. Потому что Эльдар всегда был связан с такими семьями, помогал им все время. Если кого-то арестуют, он стоит у суда, ждет, несмотря ни на что. Административные задержания были — она все это знала, а он ничего не скрывал от нее. Она знала, как проходят обыски у других, и не паниковала. Пока он шел, сидела и молилась, сказав: “Потому что, кроме Аллаха, нам никто не поможет”. Дети тоже с ней читали дуа (молитву, — Ред.), обращались к Аллаху и просили, чтобы все было хорошо”, — рассказывает о тех событиях жена политзаключенного.

И если к обыску Миньвер и ее семья были морально готовы, то к резкому ухудшению здоровья самой Миньвер — никто. 1 января 2024 года она попала в больницу с аритмией. У пожилой женщины повысился сахар, хотя, как отмечает ее невестка Айше, никогда до этого не повышался.

“Может, от переживаний повысился, что она в себе все держит. Серьезной болезни у нее не было. Я думала, она выздоровеет и выйдет, а ей было плохо. Все 10 дней, что я к ней приходила, она спрашивала про письма от Эльдара. В те дни “Зонателеком” (российский электронный сервис для общения родственников с заключенными, — Ред.) не работал из-за праздников. Каждый день ей говорила: “Мама, еще не пришли, он же не работает””, — объясняла свекрови Айше. Но каждый раз Миньвер переспрашивала, потому что забывала.

10 января женщина пожаловалась на сильную боль в сердце. Ночью ей поставили капельницу, но на утро лучше не стало. Миньвер увезли в реанимацию. Когда Айше с вещами свекрови приехала домой, врач позвонил и сказал, что мамы Эльдара не стало. И в тот же день сервис “Зонателеком” все-таки заработал.

Так Айше осталась одна с шестерыми детьми.

“Дом теперь полностью опустел. Я не могу работать, дети требуют внимания. Мои родители тоже помогать не могут — папа после инсульта, маме за ним нужно смотреть. Все сама”, — с болью говорит Айше Якубова.

В день смерти Миньвер невестка отправила письмо мужу. Он получил его на следующее утро. Когда к нему пришел адвокат, Эльдар уже знал о смерти матери. Он плакал. Политзаключенный ни разу не увидел и не услышал мать с момента ареста. И, по словам Айше, даже не подавал заявление, чтобы его отпустили на похороны, — никому из крымских политзаключенных, арестованных по статье о терроризме, за все время оккупации не разрешали попасть на прощальную церемонию.

“Даже вот помним, мальчик Муса Сулейманов (трагически погибший сын политзаключенного Руслана Сулейманова, которого в Крыму искали несколько дней, — Ред.) — даже тогда Руслана не пустили. И сколько видели таких родителей, которые умирали без сыновей?”, — плачет Айше.

По ее словам, Эльдар часто вспоминает мать.

“Они переписывались письмами, ей тяжело было по телефону общаться. В застенках СИЗО тяжело сидеть, нужно терпение. И он каждый раз вспоминает, как мама ему говорила и писала: “Верь в Бога, проявляй красивое терпение”. И я, говорит, стараюсь проявлять это красивое терпение, уповаю на Аллаха”, — передает слова супруга крымская татарка.

“Она кричала: “Ты не понимаешь, я больше его не увижу””

Лиля Месутова с придыханием рассказывает об отношениях своей матери Алие и брата — политзаключенного Руслана Месутова, одного из основателей независимой религиозной общины “Алушта”.

“Он был для нее светом в оконце. Каждое утро, куда бы он ни направлялся, что бы ни делал, всегда около семи часов заходил к ней в комнату. Она варила кофе, они садились и общались около часа. Это был какой-то ритуал, наверное, — не знаю, как описать. Она очень за этим скучала. Когда он уходил, она была такая спокойная… Вот с Русланом когда общаешься — с ним такая легкость! Очень праведный человек, мог донести до нее какие-то важные вещи”, — с улыбкой говорит Лиля.

Алие 30 лет проработала в детском саду и была “мудрым, умным и тактичным человеком” с отличной памятью, добавляет Лиля. С возрастом отношения матери и сына только крепли с тем, как Руслан погружался в религию и погружал в нее маму. До развала СССР и возвращения в родной Крым семья Месутовых молилась только дома и к публичному выражению своих религиозных чувств относилась осторожно.

Лиля с болью вспоминает, как Алие умирала. 15 лет вплоть до своей смерти мать политзаключенного жила с раком молочной железы в ремиссии. И он ее не беспокоил, пока не забрали сына. Потом рак вернулся, метастазы быстро пошли по всему организму.

“Маму к нему на обыске не пускали. В конце она уже стала просто истерически кричать, ей стало плохо, вызвали скорую помощь. Я никогда таких криков не слышала — это были ужасные крики. Я сказала ей: “Мам, успокойся, его отпустят”. А она мне: “Ты ничего не понимаешь, я его больше никогда не увижу на свободе. Они еще никого не отпустили””, — с надрывом передает слова матери Лиля Месутова и добавляет:

“Она всегда, даже уже болея, старалась не пропускать судов, активно во всем участвовала. Даже за полгода до смерти, когда она очень сильно сдала по здоровью и слегла, даже тогда рядом с ней лежал ноутбук с включенными новостями. Она день и ночь их слушала в ожидании, надежде, что их вот-вот обменяют или оправдают. Она жила надеждой, которую вселяли в нее и мы, и Руслан”.

Семья делала капельницы, чтобы приостановить развитие рака, но это не помогло. Алие Месутова умерла в возрасте 78 лет в октябре 2020 года — чуть меньше чем за год до приговора Руслану, которому назначили 18 лет колонии.

“Если бы не рак, она бы, мне кажется, еще жила и жила — настолько сильной воли человеком она была. Как сказал врач, и сердце было очень крепкое, поэтому она умирала так долго. Казалось, что она цепляется за эту жизнь в надежде, что она дождется Руслана. Перед смертью она так и сказала: “Я не хочу умирать, пока не услышу его голос”. И вот все то время, что она умирала, она держала в руке телефон. До последнего ждала его звонка. Телефон настолько был сжат в руке, что его было тяжело вытащить потом. Но звонка так и не было. А когда ему дали 18 лет, мы говорили в семье, что хорошо, что она этого не услышала”, — с горечью произносит Лиля Месутова.

По ее словам, на похороны съехались сотни человек. Тогда для нее все было как во сне, поэтому Лиля даже не помнит, о чем говорили эти люди, что делали. Помнит только то, что брат, с которым ей удалось связаться после смерти матери, отреагировал “тяжело”.

“Он сказал, что все чувствовал, что ему было тяжело дышать, и он понимал, что что-то происходит. Думаю, что какая-то связь у них правда существовала. Сейчас он не отчаивается и верит, что встретится с мамой на том свете. Говорит, что главное в жизни — читать молитвы и просить довольства и милости Аллаха, чтобы даровал высшую степень рая”, — заключает сестра политзаключенного.