“Гаражные” истории. О чем мечтают в Зайцево
Этот текст – почти полностью прямая речь героев, с которыми я познакомилась в Зайцево, растерзанном войной поселке неподалеку от Горловки. Местные рассказывают о гуманитарной катастрофе, которая постигла Донбасс: отсутствие света и угля, отсутствие нормальной жизни, без автоматных очередей и взрывов мин. И о том, что больше всего им хочется не вкусностей в очередной партии “гуманитарки” и даже не высокой пенсии, а хочется мира.
ЛЮДМИЛА И “ГАРАЖ”
Зайцево занесено снегом, с некоторых дымоходов уютно вьется дым. Здесь тихо, только иногда одиноко или хором лают бездомные псы. Улицы пустынны, как обычно во многих украинских селах.
Однако около десяти утра возле одного из кирпичных домов, где окна заложены мешками с песком, а во дворе стоит гараж с железными зелеными дверями, которые успели выцвести от степного солнца, и на которых местами видны следы ржавчины, собирается небольшая толпа. Почти все – летнего возраста. Мужчины и женщины тихо переговариваются между собой о пенсии, детях, мире и войне.
Толпа постепенно увеличивается – люди сходятся с боковых улочек, тянут за собой пустые санки. “Транспорт” весь надежный, здесь нет ветхих экспонатов. Однако модели отличаются: некоторые из обычных досок, которые от использования потускнели, какие-то – из ярких штахеток, какие-то со спинками. На санках – по несколько дешевых клетчатых клеенчатых сумок, с такими обычно ездят на базар.
Кирпичный гараж, крытый шифером, и с зеленой дверью, – неофициальный центр Зайцево. Точнее, только одной его части. Потому что война разорвала село на три куска, как сельские женщины дерут в клочья старые простыни.
Одна часть Зайцево – подконтрольная Украине, другая отошла оккупированной боевиками Горловке. Вместе со школой, детсадом, поселковым советом и кладбищем.
А этот уголок, куда я смогла доехать, еще до сентября был серой зоной, пока постановлением Верховной Рады его не отнесли к Бахмутскому району.
Тогда же пенсионерам, которых здесь большинство, отдали задолженности по пенсии, начали выдавать “детские” и другие социальные выплаты. Тогда же удалось пристроить детей школьного возраста в интернат в Бахмуте. Родители забирают их на выходные, а в понедельник утром автобус снова отвозит школьников в ближайший мирный город.
– Хороший интернат? – спрашиваю у волонтера Людмилы.
– Грех жаловаться, – отвечает она. – Во всяком случае лучше, чем когда дети учились в школе, которая сейчас на оккупированной территории. Из-за обстрелов они не ходили на уроки, и учителя просто передавали по телефону домашние задания. Ответственные родители, конечно, учили что-то с детьми, а остальные… В общем тот учебный год прошел мимо.
Людмила сама работала учительницей младших классов в поселковой школе. Уволилась 2014-го по выслуге лет. Говорит, из-за политических разногласий с руководством. Ни я, ни она не уточняем, что это за разногласия.
Женщина говорит тихо, ласково, но уверенно, как, наверное, говорила долгие годы работы с “первоклассниками”.
После выхода на пенсию Людмила не находила себе места – привыкла ходить на работу и быть кому-то нужной.
– Была ужасная тоска, была ужасная депрессия, было чувство брошенности и покинутости, – срывается. Замечаю в ее глазах слезы.
Людмила с еще двумя местными активистками – Светланой и Галиной – объединились, и чтобы немного отвлечься, и чтобы решать проблемы “своей” части села. Милиционер, который бежал от войны, отдал им под “офис” гараж. И хотя “контора” расширилась уже до дома, где постоянно топят печку углем и можно прийти погреться, где нальют чаю и угостят печеньем и конфетами каждого гостя, название осталось.
– Одно время как-то было такое ощущение, – Людмила на мгновение запинается, – чувство тяжести, что мы никому не нужны. Сейчас, особенно тогда, когда приняли закон о том, что нас присоединили к Артемовскому (Бахмутскому) району, к нам частенько приезжает власть, губернатор был у нас, заместители. Поэтому сказать, что мы забыты, нет, мы не забыты, помощь нам оказывается, поддержка оказывается, проблемы какие-то решаются, например, нам пустили автобус, два раза в неделю ходит, людям выплатили пенсию здесь, на этой территории, естественно, обеспечиваются гуманитаркой.
Вся гуманитарная помощь от украинских и международных организаций (более всего здесь благодарны Международному Красному Кресту, который привозит все: от продуктовых наборов и средств гигиены до свечей и матрасов) проходит через “гараж”. Дважды в неделю сюда привозят гуманитарной хлеб, который волонтеры раздают местным. В “гараж” время от времени приезжают медики, даже для местных чиновников это выездной офис. Работают здесь не по графику, а до тех пор, пока нужно: пока не уйдет последний посетитель, пока не будет расфасована гуманитарная помощь.
– Мы практически не живем дома, – ее голос становится бодрее и радостнее. На большой объем работы женщина не жалуется, а радуется ему. – Уже нам наши мужья говорят: скоро возьмете подушки и пойдете жить в гараж.
Одна из крупнейших гуманитарных проблем в Зайцево – отсутствие электроэнергии. Эта часть поселка уже полгода без света. Людмила рассказывает об этом спокойным голосом, не ища “зрады”. Женщина не похожа на беспомощную, скорее – на антикризисного менеджера.
– К сожалению, эту проблему решить не можем, но нам на поселок выделили 4 гуманитарных генератора, и просим бензин, чтобы люди хоть час в день могли зарядить мобильные телефоны и фонарики, – говорит Людмила.
ЕКАТЕРИНА И “ДИСЯ”
С удаленной улицы идет молодая женщина с санками. На них сидит маленькая девочка. Знакомимся. Женщину зовут Екатерина, девочку – Диана.
Женщина говорит тихим и будто не совсем уверенным голосом. До войны и рождения Дианы работала в Горловке на мясокомбинате. Иногда ездит на оккупированную территорию – там живут обе ее сестры. Война, так же, как и село, разделила семью Екатерины.
– У меня у сестры ребенок в школу ходит, ей приходится на другой территории снимать квартиру себе, и живут там. Я вот им помогала в этом месяце снять квартиру, потому что коммунальные услуги все подорожали, щас квартиру, чтоб снять, 2,5 тыщи.
У меня две сестры: Лена и Оля. Сестра младшая, ну, средняя, рассказывает, что там невозможно жить. Она моет машины, получает 50 рублей (около 20 грн – авт.) в день. Это если нет машин, а если есть, то 150–200 рублей (61–82 грн – авт.). А 200 рублей – это пошел две буханки хлеба по 16 с копейками (около 7 грн – авт.) купил, а на ребенка еще купить. И все – больше денег нету. Получает детские на оккупированной территории тысячу рублей (410 грн – авт.). И живут как-то, выживают. У них ни гуманитарок нету, ничего. И еще там ссепаратисты, – женщина так и говорит, акцентируя на букве “с”, – свое “я” показывают. Говорит, очень трудно им там. Они, бывает, говорит, кулаками это… лезут драться. Не понравился человек – забирают его.
От сестринских забот женщина переходит к своим:
– Щас надо детей в садик оформлять, а тут еще ничего нет. И работы нет. Сам на себя можешь работать, возить себе дрова, уголь, все остальное. Вот так сидим и выживаем, когда это все кончится, неизвестно. Если выезжать, то это надо всей семьей выезжать. А чтоб выехать всей семьей, надо большие деньги иметь в кармане. Вот я пожила в другом городе, у меня больше 8 тысяч вышло на коммунальные услуги, на все остальное. А я получаю всего 8 тысяч на детей. Так их надо обувать и одевать, они кушать хотят. Приходится опять возвращаться.
А на днях Екатерина едва не погибла от пули снайпера, который работал на оккупированной территории. Спасло женщину то, что она упала. Иначе трое детей остались бы сиротами, кроме Дианы, у Екатерины двое сыновей, младшему нет и года. Выплаты на детей женщина начала получать только в сентябре этого года. До этого зарабатывала, как могла.
– И металл собирали, и все сдавали, чтоб только детей накормить. Выживали, как могли. Пока наши волонтеры не сдвинули это все с места. Нас начали в Артемовске принимать, начали документы какие-то делать. В то время нас нигде не принимали: ни Дружковка, ни Константиновка. Вот у меня в Дружковке и детские оформлены, и переселенца получаю, а тут у меня мама. И разрываешься на две стороны: и маму не хочеться тут оставлять, и там и хочется жить, и дорого. Будем жить, что есть дома. Главное, что крупы есть. Остальное – ерунда, можно прорваться. Садим огороды: картошка, все сажаем. Правда, бывает, прилетают “прилеты” (мины или осколки – авт.), что раскапывает, приходится подкапывать. Если б не было огородов, мы б тут пропали.
Екатерина выдохнула и продолжила описывать бытовые условия.
– В моем доме ни одного стекла нет. Мы топим печку два-три раза в день, потому что холодная хата сразу становится. Нам давали тут клеенку, в два-три слоя сложена, и все равно не помогает. Начать стекла вставлять, щас два раза будут бомбить – и опять их не будет.
Ее дочери Диане – четыре года. В садик некуда ходить. Единственное развлечение – играть с младшими братьями. Екатерина называет дочку “Дися” и просит рассказать стишок, обещая купить за это конфетку. Девочка неохотно соглашается и шепеляво и тихо рассказывает о косолапом мишке, который собирает в лесу шишки, и после “ногой топ” широко-широко улыбается. О Тане, которая плачет, потому что упустила мяч в речку, вместо “Диси” рассказывает уже мама…
НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ И ПОДАРКИ ДЛЯ ЖЕНЫ
В толпе выделяется один человек – он держит в руках трость, благодаря которой ориентируется в пространстве. Это Николай Петрович. На его сморщенном и заросшем легкой седой щетиной лице перекособоченные темные очки – правое стекло крепится зеленой изолентой. Мужчина – ветеран войны в Афганистане. Вытягивает из кармана брюк удостоверение в красной обложке.
– Вот что мне советская власть сделала. Это та война, куды нас посылали. Это Афганистан, я сам офицер. Контузия, ранение, осколок насквозь пробил, – человек снимает очки так, чтобы показать поврежденные глаза. – Левое совсем не бачит, а правое – землю. Мы тогда на чужой земле были, Брежнев нас туда гонял. А сейчас такие хлопцы… За что они гибнут? Такие ребята молодые.
Правый глаз Николая Петровича различает только силуэты, поэтому снег – настоящая беда для пенсионера. Для мужчины преодолеть путь от дома до гаража – почти подвиг.
– Живу на той улице крайней, передовой, с бабушкой. Там только солдаты и мы, больше никого. Деваться некуды, стреляют каждую ночь и каждый день, оттуда, с той стороны, из-за леса, – рассказывая, он левой рукой будто веет к груди воздух или зовет кого-то от заминированного и простреливаемого леса. – Рвутся снаряды, мины прям во двор, в огород. Позавчера влупило в огороде две, а потом на улице чуть дальше дом сгорел.
А я пришел помощь получить, замерз уже, но дождусь. Бабушка у меня на ходунках, но сейчас не ходит, лежачая. Сам еле пришел, еще бугорки. Если б видел, сив на санки и съехал с горки, а то ж не вижу, иду, санки тащу, щупаю.
Я б не пошел, но надо, Новый год, получу хоть что-то, будет к Новому году. Правда, на счет кормежки мы с бабушкой в этом году не жалуемся, а вот топлива нет. И воды нет. Колодец в огороде стоит, а там стреляют. Снайпер сидит, видно, где-то там, и воды не наберешь. Вот это пользуюсь, где вода позамерзала в бочке и вагонетке. Лед нарубаю, топим, так и живем. Пенсию платят, но ее ж надо снять и реализовать. Если деньги мне и снимут в Бахмуте с карточки, то до магазинчика на этой улице мне ж надо добраться как-то. Я ж хожу в основном по памяти. Какую тропинку видел, по той по памяти и иду. Один раз заблудился, и не знаю, куда идти, когда услышал звук машин и вышел на дорогу, где военные машины ходят.
Миру хочется, в ту войну выжил, еще пацаном, а теперь в эту шо? Помирать, наверное. Вроде и пожили уже, а не хочется от дурного снаряда погибать. И то, я достал осколок. Бабушка сидела, я ее посадил у коридорчику в летней кухне, пять хлопков и пять взрывов: наверху взорвалося, во дворе взорвалося, она сидела в коридоре, и аж там ее осколок достал. А у нас же тут не врачей, ничего нема. Нечем було даже кров остановить, пришлося от рубашки отдирать и останавливать.
Мы с бабкою вместе вот уже скоро 60 лет, она русская, я украинец, говорю: давай, бери ложку, воевать будем! Раз Россия воюет с нами, значит и мы будем. Сын помер, лежить, – мужчина показывает налево, – а за нами некому, – в его голосе дрожат слезы…
ЛЮДМИЛА И ВЕРА ГРИГОРЬЕВНА
Людмила и Вера Григорьевна также пришли в гараж за гуманитарной помощью.
Когда я была в Зайцево, как раз шли бои на Светлодарской дуге. От поселка до Луганского, что стало на тот момент самой горячей точкой на восточном фронте, – не менее 30 километров, но от вражеской артиллерии земля гудела. И женщины говорят: окна и открытые двери дрожали, как человек дрожит во время лихорадки.
– Бог отвел от нас, как говорится, – говорит Вера Григорьевна, – а все равно ты в напряге. В любую минуту будет у нас.
– И опять такие обстрелы: автоматные очереди, пулеметные, мы здесь постоянно… – Людмила подхватывает и на мгновение замолкает, чтобы измученным голосом продолжить, – выскакиваешь в сарай, пригнувшись бежишь и все.
Женщина снова замолкает на мгновение, ей трудно об этом говорить:
– Еще сейчас хорошо, что зима, мы сидим в доме. Волей-неволей. А летом… Это ужас, это просто ужас. Очень тяжело.
Женщины на несколько минут меняют тему, рассказывают о пенсии, которую начали получать в сентябре. Тогда же им и задолженность выплатили. Правда, ездить за деньгами приходится в Бахмут, автобус в обе стороны получается 70 грн, что недешево для них, потому что получают 1200 грн. Выручает гуманитарная помощь и город.
– Первое время, как в 14-м, 15-м году, мы в 4 часа по хлеб занимали очередь. А щас нам и хлеб привозят раз в неделю, и верующие приезжают, нас никто не бросает, но, – Людмила вздыхает, – моральная обстановка очень тяжелая, мы не знаем, что с нами утром будет.
– Ложишься спать и не знаешь, чи встанешь утром, – Вера Григорьевна повторяет последнюю фразу подруги, как будто для того, чтобы я лучше поняла.
И потом соседки снова говорят об обстрелах…
– Вроде вот вечером тихо, а в другой раз, у чем стоишь, прыгаешь у подвал, документы все сложенные, все сложенное, все наготове, все, все наготове: свечки, документы. Вот у меня два пакета стоит, – Людмила делает жест руками, как будто берет эти два невидимых спасательных пакета, – я хватаю, прыгаю, в чем стою.
Вера Григорьевна на этих словах вздыхает. Жить в этом поселке невозможно. И по иронии судьбы, умирать тоже – кладбище осталось на оккупированной территории.
– Хто у нас умер за этот промежуток, тогда у нас еще была возможность до Майорска довезти, у нас еще не стоял пост вот этот КПП. Машина, что возит покойников, оттуда могла подъехать, отсюда вывозили, туда перегружали и хоронили там же у нас, – свой рассказ Вера Григорьевна сопровождает жестами. – А сейчас вот если хто умер у нас, хоронили на Бахмутке (река в Донецкой области – авт.), не знаю, законно-незаконно это. А вообще говорят: на Дзержинск (ныне Торецк – авт.). Если хто умрет, там всегда пожалуйста.
– Мост у нас там, – подключается к разговору Людмила, показывая правой рукой куда-то в сторону, – там у нас остановка, мы могли пройти на Майорск, на Дзержинск, мы сечас не можем пройти. Нам надо через Константиновку, Артемовск. И вот у нас получается наши все родственники, мы все смертные, вот у нас тут за дорогой, за посадкой, кладбище. Но мы туда три года не это самое. Не знаем, целое там, не целое, ни убрать, ни пройти, и опять, даже если и объедешь, кладбище как раз на границе этой, придешь на кладбище, не знаешь, когда будет обстрел. Мы нихто туда не ходим, это нереально.
Не выезжают женщины с Зайцево, потому что нет денег, и в пенсионном возрасте начать жизнь заново – не так легко, говорят женщины. Они еще долго жалуются на отсутствие света, угля, что привозит Красный Крест, на то, что невозможно наломать веток в посадке, чтобы протопить печь, потому что все заминировано. Их лица из мрачных и озабоченных становятся радостными и просветленными только тогда, когда начинают говорить о “гараже”.
– Это свет в окошко, сюда все приезжают. Типа дискотеки, – смеется Вера Григорьевна.
– Другой раз никого не видишь, а придешь здесь, посидишь, у нас там лавки, свечки, все как положено. Место встречи изменить нельзя, – Людмила тоже смеется. А потом добавляет, хоть в сказки уже давно не верит, – если б можно было написать письмо Деду Морозу, были б первые слова: “Дедушка Мороз, останови войну и дай нам покой. Мы тут все в возрасте, и нам хочется дожить свою старость в тишине и покое, заниматься своим небольшим хозяйством, своим огородом, здоровьем по возможности, хватит этой пенсии, хватит всего, лишь бы был мир”.
Анастасия Федченко, специально для Центра информации о правах человека
Фото автора
