Российские военные были убеждены, что восемь лет мы жили “под дулами автоматов нацистов”
Я родом из Донецкой области Волновахского района. До 2014 года жила в Донецке. Из-за военных действий оставила в съемной квартире нажитое имущество и на время переехала в Одессу. Последние два с половиной года проживала в поселке Донское Донецкой области. Туда переехала, потому что больная мама нуждалась в уходе. Работа менеджером позволяла работать удаленно в одесской компании. Но “русский мир” во второй раз забрал у меня дом.
До 24 февраля у нас была нормальная жизнь. Поселок ни в чем не нуждался: были регулярные поставки продукции, водоснабжение, свет, интернет. В Донском проживало, в частности, около тысячи украинских военных, им нравилось у нас. Они перевозили в поселок свои семьи, покупали здесь квартиры, хотели оставаться жить и дальше.
Работали школа, детский сад, дом культуры, больница, почта. Студенты в большинстве своем ездили на обучение в Мариуполь. Люди жили обычной, мирной жизнью. А уже через два дня с начала большой войны поселок изменился до неузнаваемости.
В Донское россияне зашли без сопротивления, потому что оттуда еще до их прихода вывели украинские войска. Зайдя в поселок, они уже били по ВСУ, которые были в Волновахе, и выбили наших, потому что тех было мало. Военные РФ разместили в Донском свое вооружение и стреляли беспрепятственно по украинским позициям.
26 февраля был обстрел, и уже с тех пор у нас не стало газа, света (потому что россияне перебили трансформаторы), воды и связи. Пострадали магазины, очень многие здания остались без стекла в окнах. Два подъезда в одном из домов выгорели полностью с первого по пятый этаж.
В первый раз я увидела россиян в Донском, когда те разместили в жилом районе колонну танков. Военные РФ специально ставили технику во дворах, ближе к подъездам, чтобы защитить себя от обстрелов. То есть прикрывались гражданским населением.
На появление российских солдат в поселке люди реагировали по-разному. Некоторые ждали их все эти восемь лет, но это небольшой процент. Эти люди не выходили им навстречу, а просто тихонько про себя радовались. Но сейчас они почему-то не очень рады. Все остальные были напуганы.
Россияне пытались казаться вежливыми. Говорили, что пришли освобождать украинцев. Захватчики были убеждены в том, что жители Донского “восемь лет жили под дулами автоматов нацистов”.
Сопротивляться российским военным местное население боялось. В поселке в большинстве своем остались пожилые люди. Молодые уехали, спасая своих детей. На тот момент даже руководитель Донского людям “не показывался”, поэтому тем более противостоять своими силами россиянам украинцы не рисковали.
Впоследствии мэр, который был до 24 февраля, появился. Но люди не захотели, чтобы он продолжал возглавлять громаду. Россияне предложили свою кандидатуру, однако местные сделали выбор в пользу другого кандидата. Это было некое общественное обсуждение. Собрались местные активисты и начали кричать, что не хотят, чтобы действующий мэр возглавлял громаду, поскольку он, по их мнению, оставил людей на произвол судьбы. Россияне без особого энтузиазма предложили свою кандидатуру, но жители выбрали человека из местных.
Через некоторое время в оккупации стало понятно, что россияне опасаются. В Донское “бросили” очень молодых солдат, поэтому они вели себя осторожно. Однако российские солдаты организовали “фильтрации”, ходили по квартирам и домам, записывали данные жителей.
Тогда нельзя было выезжать из Донского даже в соседнее село. Они стояли на блокпостах, раздевали людей, осматривали татуировки. 24 февраля у меня умерла мама: к болезни добавились еще и нервы из-за войны, так что она просто не выдержала. Кладбище расположено за поселком, на поминовение туда уже нас не пропускали. Впоследствии, изучив наши документы, разрешили пойти на кладбище только одному человеку.
Даже в критических ситуациях от введенных ими ограничений россияне не отступали. К примеру, однажды местная жительница, которая имела психическое расстройство, пыталась совершить суицид – выпрыгнула с балкона. Но медицинскую помощь ей оказать просто не смогли, потому что врачей в Донском к тому времени уже не было. Вызвали скорую помощь, но россияне ее не пропустили, потому что продолжалась “фильтрация”. После этого потерпевшая еще два месяца прожила и в конце концов скончалась.
“Фильтрацию” российские солдаты проводили, чтобы выявить военных и тех, кто может быть с ними связан. Квартиры военнослужащих тоже тщательно проверяли, что пытались там найти – неизвестно.
Я не помню случаев, чтобы кто-то не допускал “проверяющих” в дома или гаражи. В то же время многие уехали. И люди из соседних сел рассказывали, что россияне выбивали дверь и заходили в пустые квартиры. У нас в поселке тоже многие уехали, поэтому люди оставляли ключи соседям, родственникам и прямо на дверях прикрепляли записки с информацией, по какому адресу можно найти ключи от их домов.
Информации, что квартиры обворовывали, у меня нет. А вот продовольственный магазин российские солдаты точно обнесли.
Решение уехать из оккупации мы с отцом приняли еще в первые недели полномасштабного вторжения. Но такая возможность появилась не сразу. Зеленых коридоров не было. Только в середине июня мы эвакуировались с помощью перевозчика через Россию, а затем Латвию, Литву и Польшу. В Украине остановились у друзей в Черкассах. Там отец “проводил работу” со сторонниками Путина и рассказывал им, что на самом деле несет “русский мир”.
Кстати, перед тем, как уехать из России, нас снова заставили пройти “фильтрацию”.
Поскольку мы с “освобожденных” территорий, со всеми проводили беседы, тщательно проверяли переписку в телефонах, документы, спрашивали, есть ли у нас родственники или знакомые военные.
Давали заполнять анкеты. Мне “понравились” два последних вопроса: “Как вы относитесь к спецоперации?” и “Как вы относитесь к правительству России?”. Я не понимаю, хотели ли они услышать от меня правду или то, что им было нужно. Какие ответы были “правильными”, я так и не поняла. Ответила им, что нейтрально к этому отношусь. И сказала, что если я скажу правду, то они меня не выпустят.
Тех людей, кому за 65, не трогают. А вот с нами ехали еще двое парней – один из Мариуполя, а второй из Волновахи, – их допрашивали.
Общаться с россиянами в России мне не пришлось. Поэтому говорить об их отношении к украинцам на основе этого опыта не могу. Впрочем, у меня есть друзья и родственники. Люди, имеющие доступ к информации, шокированы действиями своей страны и своего правительства, а пожилые россияне, которые смотрят только российское телевидение, говорят, что у нас не происходит ничего страшного и чтобы мы немного пострадали до “освобождения”.
На этот раз мы с отцом потеряли квартиру и все нажитое в Донском имущество. Удалось забрать только документы, скромные сбережения и необходимые вещи. На двоих у нас с папой были два чемодана, сумка и рюкзак.
Пока в поселке “русский мир”, возвращаться мы не планируем. Я в 2014 году уезжала из Донецка и прекрасно вижу, каким Донецк стал за эти восемь лет. Он будто остался где-то в 90-х годах. У меня есть знакомые, которые тоже оттуда уехали, и вернуться ни у кого из них желание не появилось.
Восстанавливать разрушенное в Донском россияне не стали. Сейчас им на смену пришли “полицейские ДНР”. Но они сами даже не могут обустроиться – местные не хотят сдавать жилье. Газа нет до сих пор. Насколько я знаю, поставили генератор, то есть свет уже есть, но его не было в течение двух месяцев. Вода техническая, она появилась одновременно со светом. Питьевая вода есть только в колодцах. Воспитатели в детском саду, учителя, коммунальщики ходят на работу, но зарплаты им не платят. Выплачивают какую-нибудь помощь пенсионерам, но россияне не разбираются, кто, сколько и где проработал, а всем дают минимальную сумму. Цены гораздо выше, чем до оккупации. И это если не принимать во внимание моральную сторону, а не принимать во внимание все же невмоготу.
Из-за сложного финансового положения мы с отцом решили выезжать за границу – в Германию. Кроме того, нам страшно, что снова придется убегать от войны. Неизвестно, куда дальше она дойдет. Мы боимся снова где-то остановиться и быть вынужденными бежать в очередной раз.
Я хотела бы вернуться в Украину, жить здесь и работать, но с 2014 года привыкла ничего не планировать. Отец едет на чужбину ради меня. Ему было сложно уезжать из Донского, но он понимал, что я его не оставлю, а для меня там жить невозможно.
Хотя впереди и полная неизвестность, веру в светлое будущее Украины я до сих пор не потеряла. Не знаю, как сложится жизнь в Германии. Я попробую там освоиться, но я буду наблюдать, как будет развиваться ситуация здесь. Хочу верить, что все стабилизируется и мы будем процветающей страной, захватчики будут наказаны за свои преступления, а украинцы смогут вернуться домой.
Записала журналистка Лилия Кочерга
