Люди в клетках, или Никто не знает, где он встретит старость

Знаете ли вы, что закрытые учреждения, или места несвободы – это не только колонии, но и дома малютки, военные части, дома престарелых и даже транзитная зона аэропорта?

Вы задумывались, как проходят будни старого профессора математики, которого дети отдали в дом престарелых?

Чем в больницах кормят людей с психическими расстройствами?

Где вынужден спать иностранец, которого по каким-то причинам в Украину не пустили, а до обратного рейса еще несколько дней?

Я тоже не задумывалась, пока два года назад в моей жизни не появился Национальный превентивный механизм.

НПМ – это система регулярных, независимых посещений любого места, находящегося под юрисдикцией и контролем государства, где содержатся или могут содержаться лица, лишенные свободы, по решению госоргана или по его указанию, или с его ведома, или молчаливого согласия.

Мониторинговые визиты независимых экспертов в места несвободы оказывают сдерживающее влияние на госорганы и, соответственно, минимизируют риски стать жертвой ненадлежащего обращения или пыток.

Функции НПМ возложены на Уполномоченного Верховной Рады по правам человека и реализуются по модели “Омбудсман плюс”: сотрудники Офиса Уполномоченного плюс команда общественных активистов, экспертов в области прав человека и независимых мониторов, которые посещают закрытые учреждения, и добиваются того, чтобы там никого не унижали, не били, не морили голодом и предоставляли нужное лечение.

Наш отдел в Департаменте по реализации НПМ Секретариата Уполномоченного – социальный, мы ездим в детские дома-интернаты, психиатрические больницы, дома-интернаты для людей пожилого возраста и людей с инвалидностью, хосписы, дома малюток и еще во многие другие учреждения, которые подчинены МОЗ, Минсоцполитики и Министерству образования.

Первые полгода работы мне все время попадались “хорошие” визиты. Куда не поедем – все прилично, ничего критического, персонал о людях заботится, администрация идет на контакт, учитывает замечания и всеми силами старается изменить к лучшему жизнь своих подопечных.

Я сначала даже не понимала, почему мои коллеги мне все время повторяли: “Ты набирайся опыта, изучай все внимательно, никогда не знаешь, где и когда увидишь пытки”.

Это произошло в сентябре 2015 года. После тренинга по правам людей с инвалидностью мы с учебным визитом поехали в Городнянский психоневрологический интернат в Черниговской области. Шесть часов мониторинга и пять суток “отходняка”.

В каждой комнате – лежачие люди, которые “ходят под себя”, бабушки с отпавшими ногтями, женщина с сочащейся раковой опухолью и медсестра, которая на наш немой вопрос ответила: “Так она молчит, не жалуется”.

Девушка рядом со мной упала в обморок. Я на неделю ушла в себя.

Потом в своем любимом Закарпатье мы обнаружили людей в клетках. Это тоже был интернат для людей с психическими расстройствами.

Помню, как после этого я ехала в киевском метро, смотрела на людей, а в голове было только одно: “Люди в клетках. Люди с серьезными заболеваниями находятся в клетках. Без права на жалобу, без права на нормальную жизнь, на хорошую кровать, на питание, на общение с внешним миром, без помощи и без всякой надежды ее получить.

Я еду на встречу с подругой, мы будем пить хороший кофе в уютном кафе, а в это время где-то еще будет сидеть человек в клетке”.

Наверное, тогда я и поняла, почему хочу работать здесь.

Когда оказываешься в местах несвободы, даже если там все относительно хорошо, чувствуешь какую-то безысходность. Особенно в интернатах.

Понимаешь, что люди оттуда чаще всего никогда уже не выйдут, и твоя главная задача – помочь сделать так, чтобы они жили в уюте, нормально питались, получали медпомощь, могли заниматься тем, что им интересно, а их права соблюдались.

Когда я рассказываю о работе, мои друзья часто спрашивают: “Что значит пытки? Там что, подвешивают за ребра или иголки под ногти загоняют?”.

Пытки не обязательно должны быть средневековыми.

Когда человеку с болевым синдромом не дают обезболивающее – это пытки.

Когда мужчина со сломанной шейкой бедра неделями лежит на кровати с панцирной сеткой и плачет от боли, без осмотра хоть какого-то врача – это пытки.

Когда в детском интернате с отделением для молодежи (те, кому от 4 и до 35 лет) директор заставляет воспитанников работать с 5 утра и до вечера, отправляет в соседние села копать картошку, убирать кладбище, ничего за это не платит, говоря “пусть радуются, что их тут кормят и одевают”, – это не “трудотерапия”, а принуждение к работе, то, что называют “ненадлежащим обращением”.

Когда старики проводят дни, лежа в кровати в своих испражнениях – это, возможно, не пытки, но это унизительно, и так быть не должно.

Да, бывают в работе и светлые моменты. Например, когда приезжаешь повторно в учреждение, а там все изменилось, люди счастливы, берут тебя за руки, говорят: “Вот спасибо вам, после вашего приезда нас и кормить стали лучше, и заведующая успокоилась, не кричит, знает, что вы в любой момент без предупреждения нагрянете”.

Во Львовской области в небольшом стационарном отделении для постоянного проживания людей пожилого возраста и людей с инвалидностью мы всей мониторинговой группой и администрацией отделения плакали, когда подводили итоги.

Мы – от того, что жизнь подопечных и их права тут ценятся, что люди живут в домашней атмосфере и уюте.

Администрация – от пережитого стресса и наших хороших отзывов.

После таких визитов хочется работать, ведь понимаешь, что все возможно, если захотеть. А привычные возгласы работников мест несвободы “финансирования нет, зарплаты маленькие, вы посмотрите какой тут контингент” – это пустые слова людей, которые не заинтересованы в улучшении жизни своих подопечных.

Почему я занимаюсь этим?

Потому что никто не знает, где он встретит свою старость, или что случится с его здоровьем. Мне просто страшно, что когда-то я могу оказаться на этом месте, и пытаюсь улучшить жизнь в этих местах прямо сейчас, чтобы потом не просить о помощи.

Анастасия Клюга, департамент по реализации НПМ Офиса Уполномоченного ВР Украины по правам человека для УП.Життя