Мы существуем, или Почему активист-трансгендер не может получить убежище в Украине

Мы уже не раз писали о том, как Украина отказывает в приюте беженцам из стран с авторитарными режимами. Это были журналисты, активисты, представители ЛГБТ-сообщества и даже участники АТО на Донбассе.

Из-за позиции и активность на родине им грозят преследования и издевательства, а также существует реальная опасность для жизни и здоровья.

Это история транс-человека, активиста и правозащитника Сольдаду Ковалисиди. Он, как и другие, поверил в украинскую демократию, господство ценностей и свобод и приехал сюда в поисках безопасности и возможности полноценной реализации.

Нацстратегией по правам человека задекларированные меры, направленные на совершенствование процедуры признания беженцем людей, которым на родине грозит опасность, а также на противодействие дискриминации трансгендерных людей. Однако несмотря на это Сольдаду сих пор не может получить убежище в Украине, а также сталкивается с различными видами дискриминации в силу своего статуса.

Сейчас Сольдаду – трансгендерный мужчина, в паспорте которого прописан женский пол, мусульманин, который пытается получить статус беженца в Украине и которому грозит депортация. У него есть жена, однако для Государственной миграционной службы это не может стать аргументом, поскольку право на заключение брака в Украине имеют только люди разного пола, а Сольдаду и его партнерша в паспорте определены как женщины.

Согласно Семейному кодексу Украины, брак – это союз между мужчиной и женщиной. Однако реализация Национальной стратегии по правам человека предусматривает разработку законопроекта, который позволит регистрацию отношений для партнеров одного пола. Этот пункт, как и многие другие из Национальной стратегии – не выполняется. Уже несколько лет ответственность за реализацию этого шага “как горячая картофелина” перебрасывается от Министерства юстиции к Министерству социальной политики и наоборот, результатом чего становится бездействие правительства по этому вопросу.

ПОЧЕМУ СОЛЬДАДУ ПРИШЛОСЬ ОСТАВИТЬ РОССИЮ

Апрель 2016. В российском аэропорту “Домодедово” Сольдаду подписывает документ, обязывающий его вернуться в Российскую Федерацию после командировки. Сначала он пытался избежать этого, но работники ФСБ были неуступчивыми. Он понимает, что возможно уже никогда не вернется обратно в Россию – страну своего гражданства, страну где у него есть постоянная работа и друзья – ведь это может стоить ему свободы или даже жизни.

2014 год Сольдаду учится на 4-м курсе факультета международных отношений государственного университета имени Федора Достоевского в Омске и постепенно начинает понимать, он – бисексуалка. Понимание давалось нелегко, поскольку традиционное воспитание в Казахстане, где он провел свое детство, указывало – это неправильно. Но со временем он преодолел этот внутренний конфликт и рассказал о себе матери. После этого они перестали общаться – мать полностью оборвала с ним связь, находясь на тот момент в Германии. Позже у них были попытки возобновить общение, но на сегодня они лишь изредка переписываются по электронной почте.

Это лесбиянка, бей сильнее

Сольдаду переживает экономические трудности – в российском Омске к девушке с короткими волосами относятся предвзято, часто ее автоматически ассоциируют с лесбиянкой. Сольдаду хорошо знает немецкий и испанский, у него есть опыт синхронного перевода с немецкого, он один из лучших в университете, но несмотря на это его не берут на работу в языковую школу, где ни один работник не имеет такой квалификации или языковой практики. Сольдаду считает, что причиной была внешность – слишком андрогинная для традиционного Омска. Этим он также объясняет другие отказы работодателей. В конце концов, в Омске осталось два места, где были готовы взять на работу коротковолосую девушку – это кофейня, где искали официантов/ток и компания, которой требовались грузчики/цы для стройматериалов. В это время Сольдаду вынужден жить у знакомых.

Впервые его избили возле университета, когда он шел в парикмахерскую.

“Они просто кричали: это лесбиянка, давай еще сильнее! За всем этим наблюдал полицейский. Участок полиции был поблизости, и я пошел писать заявление, но его не приняли, сказав: “Пожалуйста, найди себе мужа, и у тебя все будет хорошо”.

Затем я попытался пойти в прокуратуру, она была тоже вблизи, там меня спросили:

 – А почему вас избили?

– Они кричали, что я лесбиянка.

– А лесбиянка… выходи.

– Почему?

– Выходи, мы не будем принимать ваше заявление!

После всего этого я чувствовал себя ужасно, и не было ресурса, сил или надежды на то, что что-то изменится. И потом я перестал жаловаться в полицию. Я работал с преступлениями на почве ненависти в Сибири, и знал очень много кейсов, когда трансгендерных людей насиловали полицейские. Меня это очень пугало, поэтому я уже даже не думал о том, что могу подать куда-то заявление. Это не имеет значения – нас били, все об этом знали, и это было ок”, – рассказывает Сольдаду.

Впоследствии Сольдаду начинает работать в Омской ЛГБТ-организации “Сибальт”. Через профессиональную деятельность для него становится доступной информация о транс-людях, и он начинает заниматься именно этим направлением. Впоследствии понимает, что он – небинарный человек. Сольдаду начинает говорить о себе в мужском роде, но совсем не вмешивается в свое тело – его пугает прием гормонов, кроме того, ему не хочется выглядеть еще более андрогинно, ведь и без этого к его внешности возникает много вопросов.

Терпеть, как мужчина

Как-то в Омске в Сольдадо поднялась температура выше 40 градусов. Он вызвал скорую. Врачи посмотрели на его паспорт и на него. “Вот с этим мы не будем работать”, – вышли, и закрыли дверь. После этого Сольдаду снова звонил, но ему сообщили, что не будут помогать.

В Санкт-Петербурге Сольдаду заболел ангиной и стоматитом. Его госпитализировали. Процедура лечения требовала надреза в деснах, чтобы вынимать гной. Для этого обычно дают обезболивающее, но два дежурных врача решили, что Сольдаду оно ненужно.

“Когда приходили гомофобные врачи, они не ставили капельницу, и все делали без обезболивания. Они говорили: “Ты вот так выглядишь подозрительно, как лесбиянка, и получай аналогично”. Это продолжалось почти две недели, и у меня не было почти никакого шанса получить другую помощь. Другая помощь – стоила очень много денег, которых на тот момент не было. Они просто по моей внешности делали вывод, а я не мог даже говорить. Первый раз, когда они это сделали, там было очень много крови, все истекало, и они ничего не давали, никакой салфетки, я вытирал кровь своей одеждой, это был какой-то ужас”, – вспоминает Сольдаду.

В Омске Сольдаду организовывал футбол “No-hate movement” – первый футбольный турнир для трансгендерных людей. Он не был профессиональным футболистом и в результате игры повредил большие пальцы ног: встав утром, заметил, что ногти на пальцах почернели. Сольдаду решил пойти в частную клинику.

“Я пошел к частному врачу, потому что подумал, что после всего этого я лучше заплачу много денег, но он будет адекватным. Он спросил:

 – А почему у тебя сломаны пальцы?

 – Я играл футбол.

 – В мужскую игру играешь и выглядишь как мужчина, может быть, ты хочешь быть мужчиной. Угу. Ногти надо вырвать, чтобы наложить гипс. Ногти мы вырвем вот так, без обезболивающего”.

За время проживания в Омске на Сольдаду напали пять раз. Это были представители группы “Окупай-педофиляй”. Эти люди угрожали его жизни и здоровью, пытались “объяснить”, как должна выглядеть “нормальная” девушка.

“Они приходили ко мне. Знали, где я живу, и пытались выбить дверь или выключать пробки – свет в подъезде, чтобы я вышел, и они меня снова избили”, – рассказывает Сольдаду.

Последствия побоев – посттравматический синдром – он лечит до сих пор. Это бессонница, флэшбеки, повышенная тревожность, проблемы с памятью, замедленная речь.

Несмотря на избиение Сольдаду продолжал быть ЛГБТ-активистом, а также организовывал поэтические вечера, на которых читали стихи о Сибири. Тогда его впервые стали приглашать на интервью в ФСБ – в этой структуре возник вопрос, не распространяются ли на таких встречах идеи сепаратизма.

Каждый апрель Сольдаду организовывал месяц против гомофобии и трансфобии. Поэтому представители группы “Окупай-педофиляй” избили его в 2015 году, накануне апреля 2016 года эти самые люди начали угрожать.

“Они говорили: если я организую эту неделю и в этом году, то они меня убьют. Это были угрозы, они приходили ко мне домой, и это стало триггером, что надо на время покинуть страну, а потом вернуться. Но то, как унизительно ФСБ со мной общались в аэропорту, и этот документ, который я подписал… Это было то время, когда в России пытались принять “пакет Яровой”, пакет об экстремизме. Почти все, о чем говорилось в этом законопроекте, можно было говорить и о правозащитной деятельности, моей деятельности. На это намекали ФСБшники в аэропорту. И я думал подождать в другой стране – возможно “пакет Яровой” не примут. Но его таки приняли. Так я остался в Украине”, – объясняет Сольдаду.

В УКРАИНЕ СОЛЬДАДУ НАШЕЛ ЛЮБОВЬ, НО ПОКА НЕ НАШЕЛ ЗАЩИТЫ

Сольдаду надеялся получить вид на жительство в Украине, но юридически это было невозможно – для этого нужно было взять документы из российских государственных органов, вроде справки об отсутствии судимости, или документа с налоговой. Это было невозможно для него, ведь возвращение обратно в Россию означало высокую вероятность пыток или заключения в связи с его правозащитной деятельностью, или трансфобией. В это время Сольдадо знакомится с Нин – своей будущей партнершей.

Нин училась в колледже эстрадного и циркового искусства, затем – на бакалавраате культурологии в Киево-Могилянской академии, изучала исследования перформанса в Хельсинке и в Уорику. Была преподавательницей актерского мастерства, пантомимы, параллельно работала журналисткой, мимшею и ведущей на различных праздниках и презентациях, является инициатором команды ТК-14, которая создавала документальные перформансы и спектакли. На момент знакомства с Сольдаду Нин занималась форум-театром – документальным театром, в котором участвуют уязвимые социальные группы.

“Мы собрались – я, Сольдаду и еще несколько активистов, и говорили о том, как можно было бы сделать театр о трансгендерных людях, трансґендерность, трансґендерность и феминизм. Мы поняли, что я и Сольдаду все время говорим, а они сидят, и не знают, почему они здесь. И я решил, что надо как-то отдельно встретиться. Вот я его и пригласила на свидание. Свидание очень хорошо прошло – хотя я мерзляк, но мы гуляли зимой с 13 часов дня до 10 вечера по Киеву, несколько раз заходили в кафе, а остальное время гуляли по улице и говорили. Потом начали встречаться, жить вместе”, – рассказывает Нин.

Нин – квир-человек. Она говорит о себе и в женском, и в мужском роде, для нее не важно, как к ней будут обращаться.

“У меня есть какие-то черты, которые в обществе называют “женскими”. Но при этом у меня много поведенческих “мужских” стратегий – это как бы считывает общество. Я решил, что могу отражать в речи то, что практически отображается в моем поведении, в моем внешнем виде. Люди считывали меня не как женщину, и не как мужчину, а что-то такое… почему бы не отображать это в языке?

Ранее вот всем девушкам делают комплименты: такие красивые волосы, такая кофточка у тебя в рюшики, ты такая милая, такая очаровательная… а мне не скажешь, что я милая и очаровательная, я не милый и не очаровательный, я смелый, находчивый, могу починить электричество, но я точно не милый и не очаровательный, никогда не был. Людей это ставило в тупик, ведь если сказать девочке, что она мужественная, смелая и громкая – это же как оскорбление получается, и люди не знали как мне это говорить. А когда я стал сам давать им этот словарь – что можно говорить она и он, и они тогда соотносят, что слышали слово андрогинность, и говорят: такая андрогинная красота у тебя… У них появляется словарь, как строить общение со мной”, – рассказывает Нин.

Как раковая опухоль

Отношения Нин и Сольдаду стали важными для них обоих. Однако для семьи Нин тот факт, что их дочь/внучка встречается с транс-человеком до сих пор является критическим:

“Мы общаемся. Но по ощущениям это так, как у меня огромная раковая опухоль в голове. Я сижу за столом, а все боятся этой опухоли и не знают, как о ней говорить. Все равно все о нем знают, но даже не спрашивают, как у меня дела, потому что, а вдруг я начну об опухоли говорить… И давайте об этом еще поговорим, стена интересная, вот там дядя Вася на улице такие интересные вещи рассказывает, а другой дядя Вася такой плохой… Это очень странно. Для меня это является показателем гомофобии, трансфобии вообще всего необычного фобии, ведь даже бабушка, с которой у меня был такой тесный контакт, из семьи – это был мне самый близкий человек, фактически прекратила общаться со мной. Если что-то не является обычным, это не значит, что это плохо. Плохо – это то, что наносит вред. А моя квирнисть или трансгендерность Сольдаду, или то, что я не оплачиваю убийство животных – не понимаю, как это наносит вред”, – рассказывает Нин.

В безопасности?

В России Сольдаду не принимал гормонов чтобы неизбежные изменения, которые приносит гормонотерапия, не усилили волну насилия к нему. Но он решил начать прием гормонов там, где считал это будет безопасным – в Украине.

В начале 2017 года он обращается к Государственной миграционной службе Украины, чтобы получить статус беженца. В феврале с ним проводят первое собеседование.

“Когда я подал свое заявление о беженстве – первый вопрос был:

 – А почему вы считаете, что вы трансгендерный человек, вы сделали операцию?

 – Нет.

 – Да, то есть вы женщина.

 – Нет

 – А операции у вас есть?

 – Нет.

 – Да, то есть женщина. Сейчас мы отметим: женщина. Так что, дама Светлана, почему вы у нас, в Украине?”, – рассказывает активист.

Согласно законодательству Украины, для изменения гражданского пола наличие одной операции – необходимо. Однако мировая практика, в частности рекомендации ВОЗ, тяготеют к тому, чтобы отойти от патологизации трансґендерности, а именно – не утотожневать транспереход только с хирургическим вмешательством и делать его наличие обязательным.

Сам Сольдаду в будущем планирует сделать операцию.

Первое интервью Сольдадо в ГМС продолжалось несколько часов. На нем расспрашивали о правах человека в России и трансґендернисть:

“Я это называю бесплатный тренинг. Сколько там было часов? Четыре? Четыре часа бесплатной тренинговой сессии. Что такое трансґендерность, что такое права человека, что такое права человека в России, и почему я здесь”, – иронизирует Сольдаду.

Его родной язык – казахский. Он свободно говорит на русском, немецком и испанском, сейчас активно изучает украинский. Но во время собеседований в миграционной службе он исправлял ошибки в конспекте работников ГМС, а также помогал английским другим людям, пришедшим на собеседование в миграционную службу, и которые не знали ни русского, ни украинского.

Адвокационная координатор организации “Право на защиту” Дарья Толкач объясняет, что такая ситуация возникает из-за отсутствия средств.

“Если обратиться к нашим службам, то там мало кто говорит по-английски, не говоря уже о других языках. Поэтому проведение интервью временами невозможно. Привлечение переводчиков предусмотрено законодательством, однако оно недофинансировано, нет единой базы данных, через которую ГМС могла бы выбрать квалифицированного переводчика с определенного языка и за счет государства привлечь его к работе”, – пояснила Дарья Толкач.

Во время второго интервью в ГМС Сольдаду спрашивали об исламе. Сольдаду – мусульманин, который сочетает свою веру с трансґендерностью. Это не всегда просто для него, но он работает над этим:

“Я говорил, что такое ислам, что я знаю об исламе, почему я мусульманин, и дальше был вопрос, что очень дискуссионный для активизма, например: как это может быть, что трансгендерный человек и мусульманин? А вопрос построен так: а вы знаете , что ислам не принимает трансгендерных людей? Правда?”, – иронизирует он.

К удивлению самого Сольдаду, ему назначили третье интервью, на котором впервые расспрашивали о фактах реальной угрозы во время пребывания в России: побои группы “Окупай-педофиляй”, конкретные угрозы жизни и решение переехать в Украину.

Сейчас в Украине Сольдаду ходит на бокс, сальсу и английский, является активистом правозащитной организации “Amnesty international”, где занимается тренинговым направлением, является волонтером общественной организации “Adamant”. Он и Нин создали семью. Но эти факты его жизни и социализации в Украине не заинтересовали ГМС.

“Единственный факт, о котором меня спрашивали – это участие в конференции ОБСЕ. У меня был доклад о положении трансгендерных людей на постсоветском пространстве. И они сказали: “Вау, ОБСЕ. Вы можете, пожалуйста, принести нам доказательства того, что вы там брали участие”. Это единственный факт из моего рассказа, который их заинтересовал и о доказательствах которого меня спросили. А я им рассказывал о различных организациях, у меня есть письма поддержки, контакты. Я говорил: вы можете связаться со всеми этими организациями, это не только из России, а также из Америки, Нидерландов, и они все скажут, что я трансгендер, активист, и меня в России били, и угрожали моей жизни. Потом я спрашивал у этих организаций – никто не запрашивал информацию”, – рассказал Сольдаду.

КВИР-СВАДЬБА

Осенью 2017 года Сольдаду и Нин решили пожениться. В начале ноября прошлого года у них была свадьба. Украина не может признать и зарегистрировать этот брак, поскольку по паспортным данным Сольдаду и Нин – женщины, а в Украине жениться могут только люди мужского и женского гражданского пола. Для Нин – это проблема, поскольку официально зарегистрированный брак – прежде всего является защитой.

“Я плачу налоги в этой стране. Почему я не могу воспользоваться государственной защитой семьи так, как могут воспользоваться нормативные гетеросексуальные люди? Я не понимаю. Я плачу так же, как они, моя зарплата выше средней… Где моя защита семьи, за что я плачу налоги? Когда появляются длительные отношения, то я вижу, что в государстве это уважают, государство дает определенную защиту – всевозможные подражания, больница – кто за кого принимает решение, если другой/я недееспособен/на. Мне будет странно, если за меня будет принимать решение мама, с которой я редко вижусь, а не Сольдаду, с которым я живу. Поэтому да, я бы хотел иметь возможность, ничего особенного – ту же, как и более привычные пары”, – объясняет Нин.

В плане выполнения Национальной стратегии по правам человека, которую Украина приняла в 2015 году, есть следующий пункт “Разработка и представление на рассмотрение Кабинета Министров Украины законопроекта о легализации в Украине зарегистрированного гражданского партнерства для разнополых и однополых пар с учетом имущественных и неимущественных прав, в частности владения и наследования имущества, содержание одного партнера другим в случае нетрудоспособности, конституционного права несвидетельствования против своего партнера”. Это означает разработку и принятие закона, который бы позволял регистрировать брак не только гетеросексуальным партнерам.

Центр информации о правах человека спросил у Кабмина, на каком этапе сейчас выполнение этих мер. Сначала запрос перенаправили в Министерство юстиции, а через 30 дней там ответили лишь то, что ответственным за выполнение этих мер является Министерство социальной политики.

В Министерстве соцполитики вообще не дали ответа на вопрос. Лишь отметили, что защита семьи является важной функцией государства, но сейчас законы Украины не позволяют регистрировать однополые партнерства.

По словам исполнительного директора общественной организации “Точка опоры” Тимура Левчука, ситуация, когда одно министерство сбрасывает ответственность на другое, продолжается уже несколько лет. Существует два законопроекта, которые разработали ЛГБТ-активисты, но пока за них никто не берется.

“Даже если несколько депутатов внесут этот законопроект в повестку дня – за него не проголосуют. Ведь мы все видели, как голосовали за Стамбульскую конвенцию. Такое “опрокидывание” присущее не только этому вопросу. А это “гражданское партнерство” – оно им 200 лет ненужно. Это настолько проблемная тема, они не хотят за нее браться, ведь она ничего под собой не несет. Плюс если какое-то министерство разработает законопроект и обнародует его – это попадет в медиа, и министерство завалят гневными письмами о том, что они разрушают Украину и так далее. Министерству это просто не нужно”, – говорит Тимур Левчук.

Для Сольдаду кроме официального признания брака государством важен также обряд никах – мусульманской свадьбы.

“Для меня семья – это нечто очень важное. Особенно официальное положение. Если мы захотим иметь детей, усыновить детей… У меня всегда была мечта усыновить детей. Однако в Украине я не имею на это права, потому что я – трансгендер, а также, потому что я – беженец, и так далее”, – говорит Сольдаду.

Предоставление права на усыновление детей транс-людьми также является частью Национальной стратегии по правам человека. В частности: “Внесение в приказ МЗ от 20 августа 2008 г. № 479 изменений по устранению дискриминационных запретов по усыновлению детей, в частности ВИЧ-положительными людьми, людьми с инвалидностью и трансгендерными людьми”. Однако на сегодня Приказ “Об утверждении Перечня заболеваний, при наличии которых лицо не может быть усыновителем” остается без изменений, и трансґендерность считается “Расстройством личности и поведения в зрелом возрасте”.

Свадьба Нин и Сольдаду – это была квир-вечеринка, на которую приглашали всех желающих, кто хоть как-то знаком с супругами. Гостей ждала веганская еда, музыка и конкурсы. Максимально свободная атмосфера, по желанию каждый мог приносить свою еду. Одним из принципов вечеринки было то, что каждый на ней является важным и может проявить инициативу для каких-то действий – конкурсов, танцев, общения. Каждый гость по желанию становился свидетелем их брака: в присутствии гостей молодожены говорили друг другу, почему для них важен этот день, этот обряд, этот статус. Все присутствующие могли поздравить их и поставить свою подпись под удостоверением о свадьбе, которое накануне подготовила пара.

“Это как такой ритуал перехода из одной общественной роли в другую. Это был момент, чтобы самому для себя уяснить, что я в длительных отношениях, что это определенная ответственность, определенная возможность, уровень доверия и так далее. В этом ритуале проживаются определенные представления, я сама себе создаю представление о том, как я хочу строить свою жизнь, как я хочу строить отношения, и все эти люди, которые это наблюдают, добавляют масштабности этому представлению”, – говорит Нин об их свадьбе.

“Для меня это как ощущение контроля над собственной жизнью. То есть что я могу что-то сам решать, а не кто-то там. Если я хочу, чтобы у меня была свадьба – мы ее сделаем. У нас нет какого-то официального документа, но для меня она официальная и только сейчас я использую слова-маркеры, что у меня жена или муж. Иногда люди думают, что это разные люди. Для кого-то я гей, для кого-то – гетеросексуальный человек. Для меня это контроль над жизнью. И это показательно  что мы существуем, и можем сделать свадьбу, несмотря на то, что мы не имеем на это возможности”, – объясняет Сольдаду.

Мать Сольдаду знает, что он собирался жениться. Но с этим событием она не поздравила его.

На свадьбе Нин и Сольдаду присутствовала мать Нин. Но она до сих пор не знакома с Сольдаду. Во время празднования они не познакомились лично – только могли наблюдать друг друга.

ОТКАЗ МИГРАЦИОННОЙ СЛУЖБЫ

После трех собеседований миграционная служба отказала Сольдаду в предоставлении статуса беженца. Он подал иск в суд. Первое судебное заседание по существу состоится 17 января этого года в Окружном административном суде Киева. В случае если суд тоже будет считать, что нет оснований для предоставления статуса беженца или дополнительной защиты – его ждет или предложение покинуть Украину, или принудительная депортация, или дислокация в третью страну. Еще один вариант – это помещение в приют для беженцев и ожидание, пока Украина найдет деньги для депортации.

Если бы брак Нин и Сольдаду был признан государством – это бы давало больше возможностей для легализации пребывания Сольдаду в Украине. Но сегодня этим правом могут воспользоваться только гетеросексуальные партнеры. Несмотря на то, что разработка законопроекта о регистрации однополых партнерств является частью Национальной стратегии по правам человека, правительство никоим образом не работает над этим вопросом.

Нин и Сольдаду создали петицию, подписание которой означает несогласие с решением Государственной миграцинои службы в случае Сольдаду, а также несогласие с миграционной политикой, которая существует в Украине.