Между двух огней. Истории репрессированных поляков
Чтобы понять природу тоталитарных режимов и не допустить их возвращения, важно сегодня слушать рассказы тех, кто видел все это своими глазами…
Национальный музей истории Украины вместе с польским Институтом национальной памяти и Украинским институтом национальной памяти сделали совместный проект “Уничтожение польских элит. Катынь – Акция АБ”. Во время презентации документальной выставки исследователи и свидетели репрессий рассказали, как сталинский и гитлеровский режимы преследовали их родственников.
Советник главы Украинского института национальной памяти Александр Зинченко говорит: “75 лет назад случилась страшная трагедия, которая вошла в историю как Катынский расстрел, названный так по месту находки этих страшных массовых захоронений. В 1940 году НКВД расстреляла огромное количество военнопленных польских офицеров. Это преступление Европейским судом признано военным преступлением, и для Украины это тоже является частью ее истории…”.
Выставка “Уничтожение польских элит. Катынь – Акция АБ” с документальными свидетельствами тех событий рассказывает о польском измерении Второй мировой, о том, насколько похожими для польского народа стали оба тоталитарных режима – сталинский и гитлеровский.
Долгая дорога к свободе
Если Катынское преступление – это около 22 000 погибших, то в отношении сталинских преступлений точное количество жертв, пострадавших от репрессий, установить до сих пор невозможно. Но эти две трагедии сейчас, безусловно, объединяют украинский и польский народы, говорят историки. Подвергались преследованиям со стороны обоих режимов как поляки, которые были гражданами Украины, так и украинцы, которые в то время жили в Польше.
В рамках проекта о своих воспоминаниях рассказали свидетели тех событий.
Андрей Амонс, консультант по историко-юридических вопросам реабилитации, который занимается сбором информации, исследованиями и публикациями, сам имеет семейную историю о тех тяжелых временах. Он вспоминает: “Говоря о депортации на Западной Украине, нужно вернуться к 1939 году, когда советские войска, так сказать, освободили Западную Украину. Встречали их с распростертыми объятьями. Насколько я знаю со слов моей мамы, которая жила в Сокале, и вся ее семья была оттуда, встретили прекрасно, а через три дня моего деда арестовали вместе с другими поляками, которые там были. И их – пятьдесят человек – засунули в камеру для пяти, и там держали десять дней. Лежать нельзя было, только стояли. И бабушка с него одежду, сапоги срезала, потому что все кровоточило, все распухло…“.
Это было такой себе подготовкой к депортации, когда согласно постановлению НКВД от декабря 1939 года польское население Западной Украины должны были выселить. Первую депортации назначили на 10 февраля 1940 года. По словам матери Андрея Амонса, НКВД-исты в 4 утра зашли в дом, разбудили семью, дали 10 минут на сборы, родственники едва успели схватить какие-то вещи. Соседи, которые “сотрудничали” (а точнее – доносили) с советской властью, заранее составили списки поляков и передали в НКВД, поэтому все происходило очень быстро.
Депортировали в вагонах для перевозки скота – со щелями, вырванными кусками пола. Дорога длилась два месяца. До конечного пункта доехала только половина – дети и пожилые люди преимущественно умирали в дороге. Охранники на остановках иногда выбрасывали прямо в снежные сугробы маленьких детей. Первая депортация была в Архангельск, по архивным документам – это 90 000 поляков. По прибытии их поселили в неотапливаемые бараки, где раньше находились заключенные. Маленьких детей отправляли в деревню, а дети старше 12 лет должны были работать вместе с родителями. Семье Андрея Амонса удалось выжить только потому, что отец умел ремонтировать обувь, и делал эту работу в том числе и для охранников, которые рассчитывались дополнительной пищей.
После акта амнистии в отношении поляков в феврале 1942 года всех арестованных и депортированных начали освобождать из лагерей. Когда семью Андрея Амонса перевозили к месту постоянного пребывания, они попали под несколько налетов немецкой авиации. Немцы пробомбили почти весь поезд. Его дед с несколькими знакомыми успел отцепить два последних вагона, в одном из которых ехали родные Амонса. А поезд двигался дальше – и был уничтожен полностью. Уцелевшим пришлось идти снегами около 200 километров до ближайшей станции. На месте выдали уже советские документы вместо польских, потерянных в пути, и записали уже соответственно фамилии и имена на русский лад: Стефания стала Степанидой, Яновна – Ивановной и так далее…
Жертвы двух систем
До сих пор в Украине нет полных списков жертв, остается большое количество нереабилитированных среди тех, кто смог пережить тяжелые испытания. Что касается тех, кто погиб, вопросы реабилитации еще сложнее, говорит Андрей Амонс. Даже 3500 захороненных в Быковне до сих пор не реабилитированы. Сегодня в разработке законопроект по реабилитации, куда включены все, кто был расстрелян, уничтожен, депортирован, среди них много людей польской национальности и других иностранцев, которых, кстати, советская власть считала гражданами СССР.
Свидетель депортации Юлия Яворская, которая имеет польские корни, рассказывает, что ее старшей сестре было 15 лет, и она как раз должна была рожать, когда к их семье пришли и сообщили, что выселяют их в Казахстан. Им разрешили взять с собой свои вещи, а также корову, но как следует собраться они не успели – должны были срочно везти сестру в роддом. Соседи в их отсутствие влезли в дом и забрали много вещей, в том числе и “красивые настенные часы”, вспоминает Яворская.
Надежда Слисар, до брака – Викторовская, цитирует справку, которая иллюстрирует трагедию, произошедшую в жизни ее семьи и оставившую глубокий след в памяти, судьбе, характере: “Справка выдана в том, что после необоснованного осуждения в 1937 году Викторовского Ивана Леонтьевича и ареста его жены, Викторовской Прасковьи Арсеньевны, также впоследствии необоснованно осужденной, их дочь, Викторовская Надежда Ивановна, 1930-го года рождения, органами НКВД 9 сентября 1937 года была помещена в детский дом № 4 Днепропетровска. В пятидесятые годы Викторовский Иван Леонтьевич и Викторовская Прасковья Арсеньевна реабилитированы“.
Отец Надежды работал заместителем руководителя Днепропетровского областного земельного управления. В их семье жила также девочка Мотя, которую отец во времена Голодомора нашел во время одной из командировок в область и не побоялся взять девочку к себе в семью, рассказывает Надежда. Но внезапно в жизни семьи все изменилось: отцу предложили повышение до заместителя министра, вызвали в Киев и там арестовали. Позже забрали и мать. Маленькая Надежда была и в немецком концлагере, и в днепропетровском детдоме для детей врагов народа. Это место, говорит она, запомнит навсегда: дети репрессированных родителей, каждый – с разной судьбой и опытом, в месте, из которого не сбежишь…
“Отвратительные, страшные зеленые одеяла … Примерно 40 человек в одном бараке. Этот детский дом я пронесла через всю жизнь и всегда буду его помнить. Я рассказывала об этом своим детям. Как бывший узник и член Европейского конгресса заключенных – жертв нацизма 20-45-х годов, я выступаю на различных международных конференциях. Мне и моим товарищам приходится много выступать в Берлине, Праге, Словении. И каждое свое выступление мы начинаем с того, что говорим о вреде тоталитарных режимов. И я всегда начинаю с того, что если бы в Советском Союзе не было сталинского режима, возможно, все было бы иначе“, – рассказывает женщина.
Родственники с отцовской стороны не спешили спасать девочку, пока дядя Надежды, поляк по происхождению, не стал ей приемным отцом, и тогда ее забрали из детдома. Она пошла в еврейскую школу, где преподавала ее тетя.
Родители мужа Надежды Ивановны были тоже репрессированы в 38-м, тогда волна репрессий коснулась многих друзей и знакомых. Теперь Надежда Слисар обеспокоена тем, что люди, которые пережили такой ужас, фактически лишены внимания государства.
“Мы сейчас пишем письма по линии заключенных о том, что как же так, лишают льгот людей, которые прошли две тоталитарные системы – гитлеровскую и сталинскую! Мы и наши родители пережили Голодомор, Беломорканал, на котором погибли тысячи и тысячи невинных людей , 37-й год, 39-й год, 41-й год. И на этих людей почему-то совершенно не обращают внимания“, – возмущается Надежда Слисар.
Женщина вспоминает и военные годы, и проводит параллели с нынешним конфликтом на Донбассе, хотя долго говорить об этом не желает: “41-й год. Пришли к нам немцы. Можно это сравнить и с современной войной… Хочу сказать, что это страшно. Немцы стояли с одной стороны в Днепропетровске, наши – с другой. И вот представьте: наши стреляли по нам, немцы стреляли по нашим. Это то, что происходит сейчас на Донбассе. Больше я говорить на эту тему не буду“.
Почему же не сопротивлялись?
Но едва ли не больше всех остальных воспоминаний беспокоит Надежду Ивановну то, что люди не оказывали сопротивления репрессиям: “У меня всегда возникает вопрос, я не раз говорила это нашим: как это так, вот такие люди, как мой отец, и другие люди довольно высокого ранга знали, что если уж за тобой приехали… У многих из них было личное оружие, почему они не совершили протест? Меня всегда это мучает. Почему они не вытащили оружие и либо не расстреляли себя сами, потому что это было неизбежно, либо почему не расстреляли тех – хотя бы ради протеста – кто за ними приехал, чтобы это как-то звучало? Народ был настолько запуган этим страшным Голодомором, Беломорканалом, что даже такие люди – и те боялись“.
